Поиск по творчеству и критике

1. Быков Дмитрий: Сын сапожника и сын художника

Входимость: 24. Размер: 90кб.

Часть текста: запрещенных вещей; первое его личное обращение к вождю относится к ноябрю 1932 года, когда он опубликовал в “Литературной газете” приписку к коллективному письму-соболезнованию по поводу самоубийства Надежды Аллилуевой. Писатели опубликовали следующее выражение сочувствия: “Дорогой т. Сталин! Трудно найти такие слова соболезнования, которые могли бы выразить чувство собственной нашей утраты. Примите нашу скорбь о смерти Н. С. Аллилуевой, отдавшей все свои силы делу освобождения миллионов угнетенного человечества, тому делу, которое вы возглавляете и за которое мы готовы отдать свои жизни как утверждение несокрушимой жизненной силы этого дела”. Поистине эту формулу сочинил очень плохой писатель. Мы, значит, все готовы застрелиться по вашему мановению в подтверждение жизненности вашего дела. Подписи, однако, стоят достойные: Леонов, Шкловский, Олеша, Ильф, Петров, Катаев, Фадеев… Многие гадают, почему Пастернак захотел опубликовать отдельную приписку. На...

2. Борис Пастернак в воспоминаниях современников. Елена Берковская

Входимость: 36. Размер: 78кб.

Часть текста: 1940 года я вернулась в Москву, вернее в Пуш­кино, поступать в университет — Пастернака обрушили на мою голову лавиной. Моя старшая сестра Оля и ее подруга Катя1, увлеченные и страстные последовательницы учения Н. Ф. Федорова2, всю жизнь свою положившие на пропаганду и посильное осуществле­ние его идей, считали, что среди современников, в частности сре­ди писателей, ближе всего к пониманию идей бессмертия и вос­крешения подошел в своем творчестве именно Пастернак. Но для того, чтобы можно было обратиться к Пастернаку и доходчиво объяснить ему его роль и место в общем деле, следовало лучше познакомиться с его творчеством. Вот они и знакомились. Академический процесс познания быстро перешел в увлече­ние, в восхищение, в экстаз; стихи читались друг другу вслух, учи­лись наизусть. Серый том «Избранного» 1937 года3 был истерт, растрепан и не выпускался из рук. Вот в эту атмосферу, насыщен­ную, скорее перенасыщенную Пастернаком, попала я. От меня требовалось восхищение, трепет и запоминание наизусть. С моей точки зрения, это было возмутительным насилием над личнос­тью. Стихи я любила с детства, знала наизусть... Но то ведь стихи! Пушкин, Некрасов, Фет, Алексей Толстой. Ну Ахматова, ну Гуми­лев, Блок. А это? Мне в мои провинциальные 17 лет стихи Пас­тернака казались бессмысленным набором слов. Ну что это, правда? «И чекан сука, и щека его, и паркет, и тень кочерги отли­вают сном и раскаяньем сутки сплошь...

3. Вильмонт Н.: О Борисе Пастернаке. Глава четвертая

Входимость: 25. Размер: 58кб.

Часть текста: и — это было смешно и трогательно! — он имел вид преглупо осекшегося человека. Я сразу догадался почему: он уже приготовил совсем другую речь на тему, что, мол, мое «неприятие» его книги ничуть не поколеб­лет нашей дружбы. Я не ошибся. Он уже заговорил. — А я, сказать по правде, уже примирился с тем, что при всех наших добрых отношениях — вы стихов моих не приняли. Я, если это было возможно, еще больше полюбил его за эту детскую мнительность... Кем я был, чтобы он этим так смущался? Я весело перебил его: — Вы читали Аверченко — «Сатириконцы в Ев­ропе»? — Нет, не читал. — Это и неважно. Должен признаться, я не сразу освоил язык «Сестры моей жизни». Но потом со мной случилось, как с «сатириконцами». Они не знали итальянского языка и вдруг, чуть ли не у могилы Данте, с изумле­нием обнаружили, что его понимают. Все объяснилось как нельзя проще: это говорили такие же, как они, русские путешественники. Так и со мной. Сначала мне язык этой книги показался слишком смелым, слишком новым (по лексике, по системе метафор), так сказать, «чужеземным». Но вдруг я понял, что это и есть язык нашей новой поэзии. Все посолено исконно русской «горячею солью нетленных речей», — (эту строчку Фета часто приводил Пастернак), —и сквозь неслыханно но­вое, чуть-чуть — и не так уж чуть-чуть! — проступает, как говорил друг вашего отца Серов, «хорошее ста­рое». — (Этот пассаж, включая цитаты из Фета и Серова, был, конечно, мною «придуман» и даже литературно отработан во время моего пешего путешествия на Вол­хонку.) — Ха-ха-ха-ха! Как вы здорово это придумали мне сказать! Спасибо, Коля! — Он меня...

4. Вишневецкий Иззи: Сталин и Пастернак

Входимость: 33. Размер: 33кб.

Часть текста: книга первая, (Москва, "Эксмо", 2008). Появившиеся в последнее время новые материалы и документы из открывшихся архивов позволяют взглянуть на многие события исторического прошлого по новому. Прочитав главу о Сталине и Пастернаке, я решил поделиться c читателем некоторыми своими мыслями. ЛЕГЕНДАРНЫЙ РАЗГОВОР Речь пойдет о знаменитом телефонном разговоре межу Сталиным и Пастернаком, состоявшимся в 1934 году. Поводом для того разговора стал арест поэта Осипа Мандельштама. Судьбой Мандельштама был обеспокоен Бухарин, который написал Сталину письмо с припиской: "Пастернак тоже беспокоится". Зная, что Пастернак был в то время у Сталина в фаворе, Бухарин хотел этой припиской подчеркнуть, что это беспокойство носит общественный характер. Прочитав записку Бухарина, Сталин позвонил Пастернаку. Сарнов пишет: "Тот телефонный разговор теперь уже стал легендой. Не только в том смысле, что оброс множеством слухов, самых разнообразных пересказов, версий и интерпретаций, а в самом прямом, буквальном. Как всякая легенда, он стал источником не только мемуарных, исторических и квазиисторических, но и чисто художественных откликов и толкований". В ноябре 1933 О. Мандельштам написал небольшое стихотворение: Мы живем, под собою не чуя страны, Наши речи за десять шагов не слышны, А где...

5. Борис Пастернак в воспоминаниях современников. Варлам Шаламов

Входимость: 23. Размер: 70кб.

Часть текста: во мне Пастернаком — его стихами, его прозой, его поведени­ем, — ведь за его поэтической и личной судьбой я слежу много лет, не пытаясь познакомиться поближе. Не потому, что идолы те­ряют, когда рассматриваешь их слишком близко — я бы рискнул на это! — а просто жизнь уводила меня очень далеко от городов, где жил Пастернак, и как-то не было ни права, ни возможности настаивать мне на этой встрече. Когда мы стали встречаться, я казался Пастернаку не столь­ко человеком, рожденным его собственными идеями, сколько единомышленником, пришедшим к его мыслям трудной доро­гой. Записана тысячная часть наших разговоров. Есть большое количество моих писем к нему — писем, на которые он отвечал при встречах. По его просьбе я написал подробный разбор «Док­тора Живаго» в рукописи. Этот разбор, написанный в два при­ема (первая и вторая части), должны быть в бумагах Бориса Лео­нидовича1. В Бутырской тюрьме, во время следствия, мы часто играли в «слова». Из букв заданного слова надо было составить другие слова, повторяя комбинации букв сколько угодно. Все повторения вычеркивались взаимно, и победителем считался тот, кто записал больше слов-вариантов. Это было превосходное упражнение на аллитерации, специальная техника поэта, воспитание его уха. — Фамилия героя романа? Это история непростая. Еще в дет­стве я был поражен, взволнован строками из молитвы церковной православной церкви: «Ты есть воистину Христос,...