Поиск по творчеству и критике
Cлово "CHOSE"


А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я
0-9 A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
Поиск  
1. Вильмонт Н.: О Борисе Пастернаке. Глава третья
Входимость: 3. Размер: 41кб.
2. Вильмонт Н.: О Борисе Пастернаке. Глава шестая
Входимость: 1. Размер: 86кб.
3. Борис Пастернак. Детство Люверс
Входимость: 1. Размер: 41кб.

Примерный текст на первых найденных страницах

1. Вильмонт Н.: О Борисе Пастернаке. Глава третья
Входимость: 3. Размер: 41кб.
Часть текста: привести разрозненных частностей к выразительному единству. Герой же моих воспоминаний сам меньше всего забо­тился о том, что он называл «зрелищно-биографиче­ским самовыражением». Борис Пастернак, напротив, предпочитал, чтобы зримый мир и непрозреваемая все­ленная говорили как бы от собственного имени его, Пастернака, поэтическим слогом. Более того, он старал­ся, вполне сознательно, затеряться в огромном и для него всегда чудесно-целостном мире, посягая едва ли не на большее, чем на равноправие с любой другой драгоценной его частицей — к примеру, с деревьями по ту сторону дымчатого водного простора, о котором он говорит в своих «Заморозках» (одном из поздней­ших его стихотворений): Холодным утром солнце в дымке Стоит столбом огня в дыму. Я тоже, как на скверном снимке, Совсем неотличим ему. Пока оно из мглы не выйдет, Блеснув за прудом на лугу, Меня деревья плохо видят На отдаленном берегу. Поистине такого полного «самоустранения», такой растроганной растворимости в великом целостном (пусть в малых рамках нашей земной действительности) не знала в такой мере мировая поэзия. Это его, Пастер­нака, «новое слово», столь отличное от романтического «зрелищно-биографического самовыражения», свойст­венного большинству его современников. «Под романтической манерой» — так говорит Пастер­нак в «Охранной грамоте» — крылось целое миро­восприятие. Это было понимание жизни как жизни поэта. Оно перешло к нам от символистов, символис­тами же было усвоено от романтиков; главным обра­зом немецких... Усилили его (такое понимание судьбы и роли поэта. — Н. В.) Маяковский и Есенин. Но вне легенды романтический этот план фальшив, — так продолжает Пастернак. —Поэт, положенный в его основание, немыслим без непоэтов, которые бы его отте­няли, и потому что поэт этот — не живое, поглощен­ное...
2. Вильмонт Н.: О Борисе Пастернаке. Глава шестая
Входимость: 1. Размер: 86кб.
Часть текста: встречи у Пастернаков (на Волхонке, 14), где он со старомодной церемонностью пригласил от имени своей жены, Ирины Сергеевны, Евгению Владимировну и Бориса Леонидовича пожаловать к ним на чашку чая и на ужин, а заодно пригласил и меня, оказавшегося на месте достопамятного происшествия. Но как музыканта и пианиста я знал Нейгауза уже в начале двадцатых годов, когда он, тогда еще профессор Киевской консерватории, впервые выступил с рядом концертов в Москве и сразу покорил публику «перво­престольной», как еще недавно именовали этот город, в котором родился и я 22 февраля (по старому стилю) 1901 года, в самый день огласки отлучения Льва Толстого от православной церкви. Два первых концерта Нейгауза были почти целиком посвящены Скрябину, кумиру тогдашней московской молодежи. На первом сонатном вечере пианист, в до­полнение к обширной и труднейшей программе, много играл Шопена, среди прочего его чудесную фантазию f-moll, опус 49, а также — с почти оркестровой полно­звучностью — скрябинский ноктюрн для левой руки, держась правой за кант рояля. Успех был полный и беспримерный. Такого Скрябина Москва еще не слыхала. Второй вечер прошел под знаком какого-то безумия, охватившего и публику и...
3. Борис Пастернак. Детство Люверс
Входимость: 1. Размер: 41кб.
Часть текста: которых много было в доме. Отец ее вел дела Луньевских копей и имел широкую клиентелу среди заводчиков с Чусовой. Дареные шкуры были черно-бурые и пышные. Белая медведица в ее детской была похожа на огромную осыпавшуюся хризантему. Это была шкура, заведенная для "Женичкиной комнаты" - облюбованная, сторгованная в магазине и присланная с посыльным. По летам живали на том берегу Камы на даче. Женю в те годы спать укладывали рано. Она не могла видеть огней Мотовилихи. Но однажды ангорская кошка, чем-то испуганная, резко шевельнулась во сне и разбудила Женю. Тогда она увидала взрослых на балконе. Нависавшая над брусьями ольха была густа и переливчата, как чернила. Чай в стаканах был красен. Манжеты и карты - желты, сукно - зелено. Это было похоже на бред, но у этого бреда было свое название, известное и Жене: шла игра. Зато нипочем нельзя было определить того, что творилось на том берегу, далеко, далеко: у того не было названия и не было отчетливого цвета и точных очертаний; и волнующееся, оно было милым и родным, и не было бредом, как то, что бормотало и ворочалось в клубах табачного дыма, бросая свежие, ветреные тени на рыжие бревна галлереи. Женя расплакалась. Отец вошел и об'яснил ей. Англичанка повернулась к стене. Об'яснение отца было коротко. Это - Мотовилиха. Стыдно. Такая большая девочка. Спи. Девочка ничего не поняла и удовлетворенно сглотнула катившуюся слезу. Только это, ведь, и требовалось: узнать, как зовут непонятное: - Мотовилиха. - В эту ночь это об'ясняло еще все, потому что в эту ночь имя имело еще полное, по-детски успокоительное значение. Но на утро она стала задавать вопросы о том, что такое - Мотовилиха и что там делали ночью, и узнала, что Мотовилиха - завод,...