|
Много времени отнимала обширная переписка. В нее хотелось вложить все недосказанное в жизни, продуманное и понятое. Основные положения своей ненаписанной статьи о "Фаусте" он послал в Штутгарт, в Музей Фауста. О Рабиндранате Тагоре писал исследователю его творчества Чаттерджи, через индийского поэта Амиа Чакраварти, бывшего секретарем Тагора, передавал благодарность Джавахарлалу Неру "за благодетельное влияние" на его судьбу. Во Францию шли письма о назначении современной поэзии, об отживших новаторских приемах в искусстве, как "изнанке души" и болезни индивидуальности. О своем отношении к музыке он писал немецкой корреспондентке Ренате Швейцер. Внезапно он узнал о намерении некоего Хозе Виллалонга устроить ему поездку по Европе и Америке с циклом лекций о русской поэзии и теории литературы и просил друзей "пресечь эту трепотню". Бесчисленные письма он получал от бельгийского инженера-электрика А. Мато, который регулярно оповещал Пастернака о содержании прессы и предлагал перевести "Охранную грамоту" с английского языка на французский. Он переслал Пастернаку "горячую, вдохновенную" статью о романе бельгийской писательницы А. Диаз Лозано и отклики поэтессы Веры Фости.
В отличие от простых читательских отзывов публикации критических статей о романе по большей части огорчали Пастернака своим многословием и путаницей в самых простых вещах.
"И я неожиданно вспоминаю об истоках романа, - писал он 4 августа 1958 года Жаклин де Пруаяр. - Нужно ли, чтобы мы любили друг друга просто так, или нужно, чтобы мы любили друг в друге бессмертное и единственно достойное? Единственное, что встает между мной, мастерами моего времени, критиками и друзьями, единственное, что я ношу в себе, настолько физически, с такою страстью и так по-земному. Это часть русской земли и то, что, мне кажется, хотел от нас Христос"48.
Пастернака огорчал возросший интерес к его прошлому, многочисленные переводы его ранних стихов и прозы.
"Ничем от этого нельзя ни защититься, ни отменить, ни исправить, ни ограничить, - писал он Жаклин де Пруаяр 30 января 1959 года. - Все, что было достигнуто на пути ко всепобеждающей красоте (что составляет душу романа), все расстроено и разрушено кучей необдуманных публикаций плохих и плохо переведенных стихов, незрелой и слабой прозы, фотографий, которые уродливее карикатуры, предельной невозможностью отделить красивое от безобразного"49.
В прессе главным образом обсуждался вопрос о стиле романа, его приемы находили устаревшими, в сравнении с современной европейской прозой.
"...Не могу я понять рассуждений вокруг "Доктора Живаго", - писал Пастернак Сувчинскому 14 августа 1958 года. - Самобытно ли это или устарело? Отказался ли я от оригинальности по уважительным причинам или, напротив, никогда не обладал ей, незнакомый с западными ее образцами, я, вышедший в прозе из Андрея Белого и прошедший через распад форм в их крайнем выражении. А "Доктор Живаго" был бурей чувств, наблюдений, ужасов и пожеланий, и единственной заботой во время его писания было не потонуть в нем"50.
Английский поэт Стивен Спендер опубликовал в своем журнале "Encountep" несколько статей Эдмунда Уилсона с аналитико-аллегорической интерпретацией романа "Доктор Живаго". Узнав стороной, что Пастернака удивляет толкование Уилсона, он попросил его написать в журнал о своих взглядах на искусство. Во избежание новых претензий и политических обвинений Пастернак ответил ему личным письмом.
Он писал, что не может признать искусством существование изолированных символов, но в то же время настоящее искусство не может исчерпываться только тем, что в нем непосредственно сказано, что в нем должно быть еще что-то сверх написанного, но это "что-то" может быть только общим качеством произведения, духом, движением, которое пронизывает его все целиком и делает его тем или другим. И в "Докторе Живаго" кроме русской реальности последних 50 лет он хотел передать атмосферу реальности как таковой, реальность как философскую категорию.
Если проза XIX века, Флобер, Толстой, Мопассан, выделяли глубину заднего плана, подчеркивая причинность происходящего и рисуя четкие ясные характеры, то для Пастернака всегда казалось важным поколебать идею железной причинности и передать жизнь, как свободный выбор, как одну возможность из множества других, не как судьбу, а как произвол. Отсюда те "недостатки", которые отмечают у него критики: отказ от определенности, стирание очертаний, произвольность совпадений.
Три письма Пастернака Спендер опубликовал в августе 1960 года.
Жаклин де Пруаяр для издательства Галлимара начинала тогда писать книгу о Пастернаке. Его смущали и огорчали ее вопросы и интерес к биографическим подробностям.
"Меня удерживает в таких случаях не должная скромность, - отвечал он ей 2 августа 1959 года, - (наверное, ее у меня недостаточно). Не страх политических недоразумений, который подстерегает каждую мою публикацию, каждый литературный шаг. Положение мое таково, что ничто не может его ухудшить, предел достигнут. Несоразмерно нарушено равновесие между сделанным и отраженным в обсуждениях и толкованиях. Небольшая горсточка твердого вещества (в моей книге) растворена в многословии написанного и пишущегося о ней и обо мне"51.
В письмах к Жаклин де Пруаяр Пастернак рассказывал о главном, что составляет существо его романа, то, что он хотел сообщить своим читателям, какой жизненный опыт передать. Он писал ей о неожиданном возвращении язычества рабов и гладиаторов со всеми пытками, казнями, массовыми убийствами и богами, ходящими по земле, которое казалось таким абсолютно прошлым и невероятным при современном укладе, вдруг вновь возродилось в XX веке с возникновением двух царств: "того, которое у нас и царства Адольфа". Понимание этого создает новые условия сохранения подлинной жизни, полной откровения и связанной с опасностью. В список ее действующих лиц не входят воители, мятежники или Дон Жуаны, но напротив, - это Бог, женщина, природа, призвание, смерть.
"Вот кто по-настоящему мне близки, мои друзья, соучастники и собеседники. Ими исчерпывается все существенное, - писал Пастернак 20 августа 1959 года. - Я не только сам всегда хотел ограничить ими свое тайное общество, круг тех, кто поистине играет плодотворную и значительную роль в моем существовании, но своими работами и характером поведения я предлагал и другим этот способ духовного счастья. Если мое скромное искусство безмолвно несет в себе этот образ существования, если мне удалось его показать, если я это сделал, то работы, которые пишутся обо мне, меня запутывают, стремятся это разрушить обилием мелких фактов и подробностей, которые я давным-давно рад был забыть и сознательно вычеркнул из памяти"52.
Он считал, что сейчас не время для него отдыхать, описывать, заниматься воспоминаниями.
"Мне нужно еще раз сделать усилие, оторваться от земли, сделать рывок вперед, ухватить кусок будущего", - писал он Жаклин де Пруаяр 22 декабря 1959 года, увлеченный своей работой над пьесой.
Журнал "Magnum" в Кельне просил ответить на анкету с вопросом "Что такое человек?". Надо было при этом сформулировать свое отношение к Фридриху Ницше. Возобновив в памяти юношеские впечатления и подкрепив их новым чтением, Пастернак "вновь наткнулся на старое недоразумение. Его отрицание христианства само взято из Евангелия. Таким слепым может быть только полный дилетант, дилетант во всем. Как удалось все это понять бедному, менее начитанному и образованному Сорену Киркегору?".
За риторическими ходулями воспевания человека и "мистики сверхчеловеческой морали" Пастернак видит пустоту и бесчеловечность. Для него человек - "герой постановки, которая называется историей или историческим существованием".
"Человек реален и истинен, когда он занят делом, когда он ремесленник, крестьянин или великий, незабываемо великий художник или же ученый, творчески постигающиий истину... Каждый человек, каждый в отдельности единственен и неповторим. Потому что целый мир заключен в его совести... Это знали греки, это понято в Ветхом завете. Что означает чудо самопожертвования, рассказано в Новом завете"53.
Обещания регулярного заработка и примирения, на которые Пастернак рассчитывал весной, остались неосуществленными. Он очень обрадовался присылке денег из Франции. "Как кстати они пришли!" - благодарил он Жаклин де Пруаяр 13 августа 1959 года.
"Нам обещают, например, переиздать Фауста. На первый взгляд кажется, что осуществление этого произойдет за один день, за неделю. Но проходят месяцы, а о данном слове и не вспоминают. Это не предумышленная ложь. Это соответствует теперешнему состоянию всей окружающей жизни. Она приговорена бесповоротно. Так жить нельзя. Она бесчестна и бесполезна. Время не идет вперед, оно тащится по инерции. Сколько продлится этот завершающий период? Годы, десятилетия?"54
Договор на переиздание "Фауста" был подписан только в сентябре. Тогда же получены были и первые деньги за него. Но выхода книги в свет Пастернак уже не дождался. Она была издана только после его смерти.
В начале сентября 1959 года в Москву приезжал американский дирижер и композитор Леонард Бернстайн. Вместе с женой 12 сентября они приехали в Переделкино. Бернстайн рассказывал о своем вчерашнем концерте и столкновении с министром культуры Павловым.
- Как вы можете жить при таких министрах! - воскликнул он.
- Что вы говорите, - ответил Пастернак, - при чем тут министры? Художник разговаривает с Богом, и тот ставит ему различные спектакли, чтобы ему было что писать. Это может быть фарс, как в вашем случае, может быть трагедия, - это второстепенно.
Бернстайн пришел в восторг от такого понимания вопроса.
В декабре 1959 года в Москве проходили гастроли Гамбургского драматического театра. Пастернак был приглашен 12 декабря на "Фауста" с Густавом Грюдгенсом в роли Мефистофеля. Сделанные тогда фотографии запечатлели рукопожатие реальных биографических воплощений двух героев гетевского замысла.
Сохранились воспоминания индийского поэта и профессора Бостонского университета Амиа Чакраварти о встрече с Пастернаком 28 декабря 1959 года. По дороге из Дели в Америку он посетил его в Переделкине. Пастернак говорил с ним о близости смерти и о том, что без веры в Христа он не вынес бы ее ожидания55.
Вместе с поздравлениями с Новым годом Пастернак узнал о трагической смерти в автокатастрофе Альбера Камю. "Теоретик абсурда нашел абсурдную смерть", - писала ему Жаклин де Пруаяр 5 января 1960 года и жалела, что не успела познакомиться с Камю, который хотел этого, так как собирался поставить у себя в театре пьесу Пастернака.
"Это очень тяжелая потеря для меня, - отвечал Пастернак в письме от 17 января, - крушение одной из самых прекрасных надежд. Я так мечтал, что смогу когда-нибудь познакомиться с ним в Париже".
"Жаклин, мне так мало осталось жить!" - писал он на следующей странице. Чувство нависающей смерти усугублялось ощущением постоянной "замаскированной зависимости, в которой тайная полиция (МГБ) постоянно держит" его самого и всю семью Ольги Ивинской, "ее сына, дочь и ее саму, как заложников, все время следя и шпионя, судя по собственным открытым и бесстыдным признаниям этого учреждения"56. При этом Пастернак ссылался на свидетельство Жоржа Нива, французского студента, который часто встречался с ним в то время в доме у Ольги Ивинской и мог это подтвердить.
Из обрывочных сообщений Жоржа Нива, переписывавшегося с Жаклин де Пруаяр, действительно вырисовывается картина регулярных вызовов Ольги Ивинской в Министерство безопасности, то по поводу ее сына Дмитрия, то по поводу дружбы и переписки с иностранцами ее дочери Ирины.
С другой стороны, Пастернака очень волновал конфликт, возникший между его alter ego за границей Жаклин де Пруаяр и издателем Фельтринелли.
Договор с Фельтринелли 1956 года давал ему право на итальянское издание "Доктора Живаго", но он не мог предусмотреть всего объема возросших к этому времени вопросов авторского права. Издание в Милане сделало Фельтринелли владельцем всемирного права на роман. Он чинил всяческие препятствия на пути издательских инициатив Жаклин де Пруаяр, которая намеревалась по просьбе Пастернака опубликовать русский текст романа. Фельтринелли сделал это сам в апреле 1959 года и также взял на себя издание Автобиографического очерка и стихотворений из книги "Когда разгуляется". Русские публикации Фельтринелли грешили ошибками, которые очень огорчали Пастернака. По его просьбе Жаклин де Пруаяр вычитала напечатанный Фельтринелли текст романа, но ей не дали править корректуры, и в следующем издании, вышедшем в Америке в Мичиганском университете, все опечатки были вновь повторены.
Сложности отношений возрастали по мере того, как пьеса Пастернака "Слепая красавица" приобретала реальные черты.
С августа 1959 года, когда стали определяться первые ее очертания, Пастернак писал Жаклин де Пруаяр, что мечтает о том, что она оценит ее литературные достоинства и, в случае одобрения, подпишет всемирный договор с Фельтринелли на ее издание.
"Но это делается от Вашего имени, Вы подписываете договор, не упоминая меня и без моего ведома, все это Вы делаете по Вашей воле в силу права, которое Вам дает старая забытая доверенность, неведомо какого времени, какого содержания и на каких условиях составленная"57.
С ноября 1959 года после окончания перевода Кальдерона с новыми силами и увлечением пошла работа над пьесой. Многочисленные исследования по истории крепостного театра и реформам были оставлены. Герои начинали жить своей собственной жизнью, обретали характеры. Вводилось в действие путешествие Александра Дюма по России.
Временами казалось, что все волнения и опасности остались в прошлом.
"У меня все хорошо в видимой и невидимой части жизни, - писал Пастернак Чукуртме Гудиашвили 15 января 1960 года. - Вещи, ее составляющие, давно переросли ту область, где что-то могут сделать и что-то изменить глупость, влияние, случайности, сплетни и слепота. Эти силы мне больше не грозят.
Моя новая работа сейчас в том состоянии, когда художник начинает любить свой новый замысел и ему кажется, что его медленно развивающееся произведение больше и важнее его самого, что если бы пришлось выбирать и уступать, жить скорее должно оно, а не он. Так было и раньше, когда все было так ясно. Так теперь, и с этой новой работой. Но как медленно она подвигается! Как далеко еще до конца.
Это будет некоторый отрывок русской истории девятнадцатого века, протяжением лет в пятьдесят, в драматической форме. Насколько она будет сценична, где и когда ее будут играть, меня даже не занимает. Меня подчиняет и держит надежда, что это будет своего рода сжатое и напряженное творческое свидетельство подлинности и достоверности внутреннего порядка. Больше ничего мне не надо"58.
Чувство ограниченности сил и времени подгоняло работу над пьесой. Мешала возраставшая решительность Фельтринелли, который прислал Пастернаку на подпись новый всеобъемлющий текст договора, по которому автор должен был передать ему права на все, когда-либо им написанное в прошлом и будущем. Пастернак неоднократно давал ему понять, что, находясь в весьма неустойчивом положении, он не имеет права подписывать никаких договоров, - непрестанная слежка собирала материал для его судебного обвинения. Фельтринелли придумал выход из этого положения. Он предложил подписать этот договор задним числом и сделать его таким образом старым дополнением к первоначальному, 1956 года. Но тем самым он ставил под угрозу права и деятельность Жаклин де Пруаяр.
Настойчивость Фельтринелли и неуступчивость Жаклин де Пруаяр, отстаивавшей интересы Пастернака, как она их понимала, подталкивали его к тому, чтобы согласиться на условия Фельтринелли. Желание передать ему все права Пастернак объяснял опасностью, которую представляла для него затянувшаяся переписка по этому вопросу. Бесконечные обсуждения в письмах денежных и правовых вопросов не только мешали работе, но угрожали его дальнейшему существованию. Подписание контракта, предложенного Фельтринелли, должно было решительным образом оборвать поток письменных объяснений и положить этому решительный конец.
"Вы будете говорить мне, что он ведет себя низко по отношению ко мне, зачеркивая или решаясь зачеркнуть мою собственную сущность, которая была полезна ему самому. Как будто я спорю с Вами. Но не это интересно. Гораздо интереснее, как Вы своими силами сумеете предотвратить действие его низких поступков. Нам недостаточно быть правыми. Надо добиться успеха. Может быть Вы скажете и будете правы, что я полностью продаюсь в рабство к Фельтринелли. Но что Вы знаете о рабстве?! Если бы мне можно было решать, я пошел бы на зависимость от Фельтринелли в тысячу раз большую, лишь бы не быть вечным рабом Н. Хрущева!"59.
В переписку с Пруаяр и Фельтринелли зимой 1959-1960 года решительным образом включилась Ольга Ивинская, желавшая примирить обе стороны. Но никто из троих не принимал в расчет стремительно развивавшуюся в эти месяцы смертельную болезнь Пастернака.
В это время у него появились острые боли в спине. Приходилось чередовать работу с лежанием. Он торопился окончить первый акт, чтобы прочесть его друзьям. Последнее письмо Чукуртме Гудиашвили написано 5 февраля 1960 года. В нем звучат прощальные ноты и понимание серьезности предстоящего:
"...какие-то благодатные силы вплотную придвинули меня к тому миру, где нет ни кружков, ни верности юношеским воспоминаниям, ни юбочных точек зрения, к миру спокойной непредвзятой действительности, к тому миру, где, наконец, впервые тебя взвешивают и подвергают испытанию, почти как на страшном суде, судят и измеряют и отбрасывают или сохраняют; к миру, ко вступлению в который художник готовится всю жизнь и в котором рождается только после смерти, к миру посмертного существования выраженных тобою сил и представленний"60.
В письме от 12 апреля 1960 года к Жаклин де Пруаяр слышатся приглушенные и смягченные лаской слова прощания, прерывающиеся приступами усиленного серцебиения и неровного пульса.
По ее просьбе Пастернак посылал ей бумагу, отменяющую ее полномочия доверенного лица. Он писал ей также о планах собрания сочинений в Мичиганском университете, в котором она принимала участие вместе с Г. П. Струве и Б. А. Филипповым. На этот раз он не ополчался на эту идею с негодованием, как обычно, по поводу сделанного им в ранние годы, мысль о собрании неожиданно вызывает у него серьезное отношение. Он как бы отодвигается и смотрит на него со стороны.
Его сверстники поэты неоднократно при жизни выходили собраниями сочинений: Маяковский, Асеев, Тихонов. Пастернак готовил свои собрания дважды, в 1920 и 1932 году, но оба раза безрезультатно. Теперь этим занимались без его участия в далекой Америке. Они уже издали "Доктора Живаго", и теперь шла работа по сбору следующих трех томов. Пастернак услышал в этом звуки посмертной славы, - веяние бессмертия, - скажем его словами, - и устранился.
Он переписывал в это время последние сцены пролога и начало первого акта пьесы. В перебивающемся темпе и неровном почерке рукописи чувствуются перепады усиливающейся боли под лопаткой, которые заставляли его часто прерывать работу. Полежав некоторое время, он вновь находил в себе силы и, стоя за конторкой, продолжал писать. Долго сидеть за столом он уже не мог. Он торопился, чувствуя, что сил остается меньше, перерывы учащались.
На Пасху приезжала к нему в гости его немецкая корреспондентка Рената Швейцер. В гостях были грузины, он был оживлен и взволнован встречей. Но не смог, как хотел, пойти с Ренатой в театр на "Марию Стюарт" во МХАТе. Через несколько дней после ее отъезда он позволил себе лечь в постель. Он сам поставил себе страшный диагноз и, вопреки менявшимся и иной раз обнадеживавшим медицинским прогнозам, оказался прав.
Поначалу врачи говорили о радикулите. Он не мог подниматься по лестнице к себе на второй этаж. Его положили в маленькой гостиной, где стоял рояль. Лежа, он последний раз просматривал перебеленные сцены своей пьесы, рукопись которой ему приносили из верхней комнаты. Он окончил переписывать беловую редакцию пролога и двух сцен первого акта и теперь иногда, когда боль отпускала его, набрасывал что-то дальше.
Мы с женой были у него 2 мая. Он рассказывал нам о пьесе, переписанную часть которой он 27 апреля переслал с Вячеславом Ивановым Ольге Ивинской. Его интересовало, что они скажут о ней, но он просил ее не перепечатывать, потому что считал, что придется сильно сокращать.
Не желая пугать меня, он сказал тем не менее, что лучше врачей представляет себе серьезность своего заболевания.
Кардиограмма показала инфаркт, но врачей пугало ухудшающееся с каждым днем состояние. Была прислана машина, чтобы везти его в больницу. Он вызвал меня и просил отослать машину назад.
- Ты знаешь, в чьи руки я там попаду, - сказал он мне, давая понять, что не хочет видеться с Ольгой Ивинской. Его последние записки к ней, несмотря на нежность, тоже полны просьб не искать встречи с ним. Он хотел умереть дома.
Литфонд прислал постоянного врача, у постели менялись дежурные сестры. Зинаида Николаевна устраивала консилиумы и приглашала самых лучших докторов.
Мужественно и в полном сознании конца Пастернак переносил страдания, стараясь утешить родных, врачей и сестер, которые за ним ухаживали. 26 мая был сделан рентген и поставлен диагноз рака легких, распространенного на желудок, печень и сердце.
За день до смерти, когда после полной потери пульса инъекциями его вернули к сознанию, он жаловался мне, как мучит его сознание незначительности им сделанного и двусмысленности мирового признания, которое в то же время - полная неизвестность на родине, испорченные отношения с друзьями. Он определял свою жизнь как единоборство с царствующей и торжествующей пошлостью за свободный и играющий человеческий талант.
- На это ушла вся жизнь, - грустно закончил он свой разговор.
Мы ждали приезда его сестры Лидии и надеялись, что желание увидеться с нею придаст ему сил. Она сидела в Лондоне в ожидании визы, которую ей не выдавали, а мы ездили ее встречать в аэропорт.
Вечером 30 мая он ясным голосом вызвал нас с братом, чтобы проститься. Он сказал нам, что закон защитит нас, как законных наследников, и просил оставаться совершенно безучастными к другой, незаконной части его существования, - к его заграничным делам.
- И это вынужденное безучастие не лишение, - сказал он, - и не обида, а моя забота о вас.
На исходе 30 мая 1960 года он скончался.
...
|