• Наши партнеры:
    ВикиГриб: Икра из грибов.
  • Пастернак Е.Б. Борис Пастернак. Биография (глава 1, страница 5)

    Глава 1: 1 2 3 4 5
    Глава 2: 1 2 3 4 5
    Глава 3: 1 2 3 4 5
    Глава 4: 1 2 3 4 5
    Глава 5: 1 2 3 4 5
    Глава 6: 1 2 3 4 5
    Глава 7: 1 2 3 4 5
    Глава 8: 1 2 3 4 5
    Глава 9: 1 2 3 4 5
    ГЛАВА I
    ДЕТСКИЕ ГОДЫ
    1890-1902
    20

    6 февраля 1900 года во флигеле Училища живописи Розалия Исидоровна родила дочку. Ее назвали Жоней (Жозефиной - Иоанной). В младенчестве она была похожа на Борю, и их первые фотографии часто путают. Приехала уезжавшая в деревню постаревшая Акулина Гавриловна и снова приступила к своим обязанностям. Началась новая серия живописных и графических работ на тему "Материнство": "Купание ребенка", "Портрет дочери"...

    В самом разгаре работы над "Воскресеньем" 14 апреля 1899 года приехал в Москву и пришел в мастерскую Пастернака молодой, еще мало кому известный немецкий поэт Райнер Мария Рильке. Он привез письма от общих знакомых из Мюнхена и просил познакомить его с Толстым. Это легко было сделать, потому что Толстой был в Москве.

    Рильке воспринял Россию как поэтическую страну "вещих снов и патриархальных устоев". Вернувшись в Германию, он стал учить русский язык, читать Лермонтова, Толстого и Достоевского, переводить Чехова, сперва "Чайку", потом "Дядю Ваню" и просил прислать ему книги.

    "Хотел сейчас же исполнить вашу просьбу по поводу "Чайки" и "Дяди Вани" Чехова, но, к сожалению, нигде нельзя достать ни одного экземпляра, - отвечал Леонид Пастернак 12 марта 1900 года. - ...Я просил друга и приятеля Чехова - художника Левитана достать мне "Чайку" и "Дядю Ваню", и он написал об этом Чехову".

    Через год 26 апреля Рильке и Лу Андреас Саломе снова приехали в Москву, а 17 мая отправились в путешествие по России. Первой их целью была Ясная Поляна. Тем же поездом Пастернаки ехали в Одессу и встретились с ними на платформе Курского вокзала. Оказалось, что ехавшие не предупредили Толстого и не знали, застанут ли его.

    "В поезде мы встретились с проф. Пастернаком, ехавшим в Одессу. Когда мы ему сказали о нашей нерешительности, он нам сообщил, что в поезде находится добрый знакомый Толстого господин Буланже, который должен был знать, где сейчас граф. И действительно г-н Буланже сообщил нам все необходимое", - писал Рильке 20 мая 1900 года20.

    П. А. Буланже был служащим правления Московско-Курской железной дороги. С пути дали телеграмму, поезд вне расписания остановился в Козловой Засеке, лошадей подали вовремя.

    "Нам машут на прощанье платками. Мы отвечаем, - вспоминал Борис Пастернак. - Еще видно, как их подсаживает ямщик. Вот, отдав барыне фартук, он привстал, краснорукавый, чтобы поправить кушак и подобрать под себя длинные полы поддевки. Сейчас он тронет. В это время нас подхватывает закругленье, и, медленно перевертываясь, как прочитанная страница, полустанок скрывается из виду. Лицо и происшествие забываются, и, как можно предположить, навсегда".

    Но случилось обратное. Эту встречу в поезде Борис Пастернак счел первым моментом в цепи обстоятельств, которые сложили его представления об искусстве и определили, "как в его случае жизнь переходила в художественное претворение". Описанием ее он начал "Охранную грамоту", посвященную памяти Рильке.

    То лето в Одессе ознаменовалось смертью семейного любимца Жени Фрейденберга.

    "Это рос чудный человек, мудрый, отмеченный талантом и душой. В семье был его культ. Он рано стал писать, рисовал и слагал стихи; тихий, кроткий, созерцательный, одухотворенный - вот какой он был уже в 9 лет", - писала о нем его сестра Ольга.

    Лето, как всегда, она проводила на даче у Пастернаков, а "Женечка умирал в больнице от гнойного аппендицита, и умирал, как святой. Отдал маме кошелечек величиной с 5 копеек, и там монетка. Что осталось от него? - фотографическая карточка, стихотворное поздравление ко дню рождения и ключ от могильной ограды.

    Жене было 14 лет, когда он умер, а мне 11".

    В следующем году Фрейденберга переехали в Петербург.

    21

    Обстоятельства гимназических вступительных экзаменов, вернее, сопровождавшие их впечатления Пастернак воссоздал в конце первой части повести "Детство Люверс".

    Он держал их в Одессе, где семья задержалась, вероятно, потому, что после годичной изнурительно спешной работы, летней поездки в Париж и семейных несчастий Леонид Пастернак заболел.

    18 августа 1900 года он отправил в Москву прошение:

    "Его Превосходительству г-ну директору Московской 5-й Гимназии.

    Желая определить сына моего Бориса в 1-й класс вверенной Вам гимназии и представляя при сем удостоверение, выданное г-ном директором Одесской 5-й гимназии за N 1076 от 17 августа 1900 г. в том, что сын мой успешно выдержал испытания для поступления в первый класс гимназии, имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство сделать распоряжение о зачислении сына моего в число учеников вверенной Вам гимназии.

    Преподаватель Л. Пастернак".

    Были приложены нужные документы, включая свидетельство о привитии оспы.

    Предвидя возможные затруднения, он обратился к помощи московского городского головы В. М. Голицына, которому был знаком как участник его рисовальных вечеров.

    "26 августа.

    Многоуважаемый Леонид Осипович.

    Спешу препроводить Вам в подлиннике ответ директора 5-й гимназии, ответ, к сожалению, неутешительный. Если еще что-либо можно сделать, располагайте мною.

    Искренне Вам преданный Кн. Владимир Голицын".

    В конверт вложено подробное объяснение.

    "25 августа.

    Ваше Сиятельство, Милостивый Государь Владимир Михайлович.

    К сожалению ни я, ни педагогический совет не может ничего сделать для г. Пастернака: На 345 учеников у нас уже есть 10 евреев, что составляет 3%, сверх которых мы не можем принять ни одного еврея, согласно Министерскому распоряжению. Я посоветовал бы г-ну Пастернаку подождать еще год и в мае месяце представить к нам своего сына на экзамен во 2 класс. К будущему августу у нас освободится одна вакансия для евреев, и я от имени педагогического совета могу обещать предоставить ее г-ну Пастернаку.

    Искренне благодарю Ваше Сиятельство за содействие открытию у нас канализации; действует же она не очень исправно.

    Прошу принять уверение в глубоком почтении и преданности покорнейшего слуги Вашего Сиятельства

    А. Адольфа".

    Пришлось следовать доброму совету директора. Предметы первого класса мальчик проходил с домашним учителем, Василием Тимофеевичем Струнниковым, который жил в Спасопесковском переулке (дом 3, квартира 5), и готовил его с расчетом на повышенные требования. Борис усердно занимался, много и увлеченно читал. Ему было свойственно стремление к доскональности, к тому, чтобы все основательно понять и усвоить. Однако понять, почему он занимается дома и должен блестяще выдержать предстоящий экзамен, было невозможно. В этом было что-то обидно неестественное. Это надо было молча терпеть и преодолевать усилием воли.

    Память о первом столкновении с несправедливостью во всей непосредственности детского впечатления звучит в следующих словах из "Доктора Живаго":

    "С тех пор, как он себя помнил, он не переставал удивляться, как это при одинаковости рук и ног и общности языка и привычек можно быть не тем, что все, и притом чем-то таким, что нравится немногим и чего не любят? Он не мог понять положения, при котором, если ты хуже других, ты не можешь приложить усилий, чтобы исправиться и стать лучше. Что значит быть евреем? Для чего это существует? Чем вознаграждается этот безоружный вызов, ничего не приносящий, кроме горя?"

    На весенней семейной фотографии у двери флигеля Борис стоит в гимназической фуражке без герба и расстегнутой шинели без форменного ремня. На лице его трогательная беспомощная усмешка. Он всегда улыбался виновато и смущенно, когда ему приходилось сталкиваться с тем, с чем ничего не поделаешь, то есть с самыми разными явлениями, сходными только в том, что их нельзя понять и объяснить, что они не укладываются в сознание.

    Эту улыбку я часто замечал у отца в поздние годы его жизни.

    Экзамены были сданы превосходно, осенью ему предстояло влиться новичком во второй класс.

    22

    Окно пастернаковской кухни выходило в пристроенную к флигелю мастерскую знаменитого скульптора Паоло Трубецкого. Он рисовал и лепил не только людей - при мастерской были стойла и клетки, обитатели которых, волки, медведи и лошади, служили ему натурой и менялись в ходе его работ.

    Во дворе была мастерская профессора-анималиста А. С. Степанова, студенты которой рисовали животных. Отсюда вышла целая школа художников, специалистов по портретам зверей и птиц и по жанровым сценам смешанного содержания.

    На бульварах почти каждый день можно было встретить поводыря с медведем. В нос зверя было вдето железное кольцо с цепью, на которой его вели и за которую дергали, чтобы слушался. Собрав кружок зрителей, поводырь (чаще - цыган) начинал представление. Зверь подымался на задние лапы, растопырив передние. Мальчик бил в бубен. Шапка, платок, бутылка и палка служили реквизитом для того, чтобы последовательно изобразить, как цыган или барыня пляшут, нянька ребенка укачивает, баба с коромыслом по воду идет и мужик водку пьет, а потом качается и падает. Номера от случая к случаю несколько видоизменялись. Представление быстро кончалось. Круг обходили с шапкой. Поводырь выгребал из нее мелочь и ладонью пихал хлеб зверю в пасть, неплотно стянутую кожаным намордником. В забаве было что-то жалкое и неловкое. Огромные с оскаленными зубами чучела медведей в богатых магазинах вызывали в младенчестве совсем иные чувства.

    В зоологическом саду кроме сытых зверей в тесных клетках было много развлечений. Зимой на пруду действовал лучший в Москве каток, описанный Толстым в "Анне Карениной". Детей круглый год катали на верблюде, пони и осликах. Играла музыка. Стояли столики, торговали съестным и напитками.

    Устраивались полуцирковые представления с естественно-историческим уклоном. Выступали укротители.

    Перечисляя в "Охранной Грамоте" определяющие впечатления отрочества, Пастернак назвал одно из таких зрелищ. В апреле 1901 года демонстрировали в зоологическом саду этнографическую труппу из 48 женщин-воинов (амазонок) из Дагомеи, теперешнего Бенина, - страны, описанной в литературе для юношества как многовековой центр работорговли. Эти амазонки были скорее актрисами. Николай Касаткин изображал их на отдыхе, в деревне, построенной в зоологическом саду. В традиционном убранстве, вооруженные темнокожие красавицы слаженно выполняли странные фигуры военных танцев21.

    Вокруг площади с эстрадой стояли клетки. В них позевывали томящиеся звери.

    "Первое ощущение женщины связалось у меня с ощущением обнаженного строя, сомкнутого страдания, тропического парада под барабан", - писал Пастернак в "Охранной грамоте". - "...Раньше чем надо, стал я невольником форм, потому что слишком рано увидел на них форму невольниц".

    До сих пор женское унижение и ответное, основанное на жалости, восхищение встречались только в слышанных рассказах и читаных книгах. В реальном детском восприятии, переданном в стихотворении 1958 года "Женщины в детстве", все было не так. Женщины были бесспорным источником жизни и с непререкаемым правом распоряжались ею, требовали, воспитывали.

    А это новое чувство было ошеломляюще томительно, как наваждение, как неотвязный сон.

    23

    После Всемирной выставки 1900 года Люксембургский музей в Париже (отдел современного искусства Лувра) заказал Репину, К. Коровину, Малявину и Пастернаку по одной картине из русской жизни. Для Леонида Пастернака ее бесспорным олицетворением был Лев Толстой. Из живописных задач его привлекала возможность передать теплоту искусственного света (свечей, керосиновой лампы), музыкальность вечерних интерьеров. Ради этого он перешел от масляной техники к пастели, иногда с темперной подготовкой.

    Он выехал в Ясную Поляну 1 июня 1901 года.

    "Лев Николаевич берет соленые ванны и пьет Kronenquelle. Он довольно бодр, и мне приятно выхаживать его после зимы нездоровья. Живет Пастернак, хочет написать группу из Л. Н., меня и Тани. Пока делает наброски. Это для Luxembourg'a. Живет Черногубов, разбирает и переписывает письма Фета ко мне и Льву Николаевичу", - 2 июня 1901 года записала Софья Андреевна в дневнике22.

    Позднее Леонид Пастернак вспоминал о своем знакомстве с молодым историком Николаем Николаевичем Черногубовым:

    "Что-то было у него от Гоголя, - по манере причесываться, быть может. Холодные водянистые глаза, нечто звериное временами проявлялось в его лице. Это был очень неглупый, очень желчный и язвительный... человек... Я потому запомнил все это, что Лев Николаевич был в совершенно незнакомом мне состоянии раздраженности и даже гнева. Он предложил мне поиграть с ним в комнатный теннис, и я заметил, что он был очень взволнован, видимо, от предшествовавшей какой-то беседы или спора с этим молодым человеком, так как он, между парированием шарика, в недружелюбном - совершенно для меня непривычном - тоне продолжал дискуссию с ним, употребляя по его адресу отдельные очень сильные выражения. По-видимому, со своим чутьем и уменьем распознавать людей Лев Николаевич с первого взгляда понял, что это за человек"23.

    Леонид Пастернак прожил в Ясной Поляне 10 дней, перед отъездом 12 июня он писал Павлу Давыдовичу Эттингеру, художественному критику, с которым был дружен начиная с 1897 года:

    "Уезжая сегодня отсюда, мне хочется послать вам пару слов и сообщить, что я поработал здесь по горло и сколько только позволяли обстоятельства, был все время здоров, не потеряно ни минуты времени; сделал много набросков и Льва Николаевича изучил как нельзя лучше. Кстати, он недурно себя чувствует все время"24.

    Следующее письмо, уже с дачи Вучина под Одессой, датировано 28 июня 1901 года:

    "Я здоров теперь и лучше себя физически чувствую, чем прежде, и работаю, и окружающее все здорово, растет, поправляется, набирается сил среди природы - у моря; живу вдоволь, слава Тебе Господи, - вот теперь сию минуту, пишу Вам, а в соседней комнате жена чудно играет Бетховена, Шопена, сейчас Мендельсона, и я окутан струящейся звучной сладкой паутиной чарующих звуков, проникающих в глубь меня - кругом ни души, все замерло, дети в саду, - разве не грешно еще роптать? Скажите! Искусство, искусство - равносильно жизни! Только в нем еще можно спастись!"25

    Многочисленным работам художника сопутствовал в те годы окрыляющий успех. Появились независимость, авторитет. Еще десять лет назад молодые участники поленовского кружка хотели реформировать Товарищество передвижных выставок, добиваясь возможности работать живописно, без указок, без мертвящей программности, стремясь к тому, чтобы не подчинять пластику литературным задачам и сюжету. "Каждый участник выставки, - твердил Врубель, - сам себе свой высший суд".

    В 1901 году группа, без претензий назвавшая себя "Общество тридцати шести художников", или сокращенно "36", устроила первую выставку, которая прошла с большим успехом. Пастернак был одним из основателей этого объединения и одним из видных его участников. Это его увлекало.

    Занятия в гимназии начинались 16 августа. У Бориса был легкий, общительный характер. До гимназии он дружил со сверстниками, из которых известен Александр (Шура) Штих - сын друга родителей, известного врача и Миша Ромм, сын давнего и близкого друга дома Якова Максимовича Ромма, музыканта-любителя, с которым Розалия Исидоровна играла в четыре руки.

    Сохранились воспоминания одного из одноклассников, что в Боре сочетались аккуратность и небрежность, что он не был зачинщиком шалостей и даже редко в них участвовал, но когда дело доходило до наказания, не только не выгораживал себя, но и охотно оказывался в числе потерпевших26. Словом, он не был "вихлястым", пользуясь определением Валентина Серова. К нему скоро привыкли.

    Путь до гимназии, которая помещалась на углу Поварской и Молчановки, был неблизкий. Туда по Мясницкой и через Театральный проезд ходила конка N 4. Потом ее заменил трамвай. Пешком обратный путь можно было спрямить переулками и дворами. К гимназистам относились уважительно, с покровительственным участием. Им был разрешен вход с передней площадки конки или трамвая.

    Учиться наравне со всеми было приятно. Приученный к повседневной работе, Борис легко справлялся с уроками.

    Продолжались игры с братом, описанные в воспоминаниях Александра Пастернака. Они уже делали свой иллюстрированный журнал. Воспоминания об игре "К Северному полюсу", посвященной увлекшему всех соревнованию арктических экспедиций и многолетнему дрейфу "Фрама", - "как труп затертого до самых труб норвежца", - отразились в одном из стихотворений цикла "Разрыв" (1919).

    Прошло Рождество, минули святочные каникулы. Дни стали удлиняться.

    Знакомый по Ясной Поляне Николай Черногубов, собиратель и энтузиаст, принял горячее участие в устройстве гимназического юбилейного торжества памяти Гоголя. Леонид Пастернак был привлечен им к постановке живых картин с участием старшеклассников. Черногубов играл в них главную роль.

    Разбирая в 50-х годах отцовы бумаги, уцелевшие после войны, Борис Пастернак узнал карандашный набросок и написал на обороте его:

    "Эскиз к живым картинам "Апофеоз Гоголя", поставленным в феврале 1902 г. в Московской 5-й гимназии. С просьбой о составлении этой картины к отцу ходил некий Черногубов, лицом сам - вылитый Гоголь, в разговоре вытягивавший и ломавший руки и облизывавший губы длинным-длинным и тонким языком".

    Через две недели педагогический совет Московской 5-й классической гимназии постановил принести художнику благодарность за "...просвещенное содействие устройству юбилейного торжества в память Гоголя 22 февраля сего года для образования и воспитания учащегося юношества".

    8 марта 1902 года родилась младшая сестра Лида (Лидия - Елизавета).

    Леониду Пастернаку исполнилось сорок лет. Сохранилась Борина нарисованная к этому дню картинка. Портрет отца в овале явно похож, не приукрашен, только глаза по недостатку опыта не вышли и слегка косят. Аксессуары - палитра, венок, каллиграфическая надпись: "Дорогому папе от Бори 22 марта 1902 г.". Обращает на себя обрамление портрета: лист кукурузы и лист не то петрушки, не то пастернака.

    Он тогда увлекался ботаникой. Позднее он характеризовал свое увлечение пробуждением в подростке чувства прекрасного. Ботаника одушевила для него "дремучее царство растений", которое, уходя корнями в землю, покрывает ее цветным ковром и вершинами опрокидывается в бездонное небо, все видящее и ко всему причастное. Этот мир то неподвижен, то изменяется неуследимо быстро и дает неисчерпаемую пищу для ассоциаций и аналогий. Его временная смерть обманчива, он способен к внезапному воскресению. Это волновало Пастернака всю жизнь и отражалось в его работах.

    В гимназии естественную историю и географию замечательно преподавал Александр Сергеевич Барков, в будущем академик и создатель географического факультета нынешнего Московского университета. В его изложении определение и классификация растений открывали возможность воплотить природу в слове - в описании, - доступном памяти и умственному взору. Названия воскрешали увиденное, не допускали забвения, успокаивали.

    С наступлением теплых дней предстояли экскурсии по сбору гербария и коллекций. Читая учебник, разглядывая определитель и атлас, мальчик вспоминал и предвосхищал.

    Комнаты во флигеле были жаркие и душные, к весне дети обычно простужались и заболевали. В конце марта Жоню и Шуру с няней спешно отправили в Одессу на попечение бабушки и дедушки - Берты и Исидора Кауфманов. Родители с Борей и новорожденной Лидой остались в Москве. Для их спокойствия из Одессы через день посылали письма. Шура заполнял лицевую, а дедушка оборотную сторону большого бланка заведения искусственных минеральных (газированных) вод В. М. Фельдберга, в котором Исидор Кауфман заведовал механическими мастерскими. Они помещались рядом с домом 52 по Пушкинской улице, в котором он жил. Это была основанная им в свое время небольшая фабрика, делавшая аппараты для газирования напитков (сатураторы). Он изобрел один из таких аппаратов, названный "Гигиена", и наладил его производство. Инженер-самоучка, он увлекался математикой и хорошо играл в шахматы. Трогательно любил дочь и когда-то возил ее на гастроли, когда она давала свои первые концерты, нежно был привязан к внукам. Он скончался в мае следующего, 1903 года.

    24

    Леонид Пастернак дал на выставку "36 художников" двенадцать работ, самой значительной среди них оказалась пастель "Заседание" (преподавателей училища), на которой особенно удались К. Коровин и Серов. Кроме нее были выставлены: яркая сцена разгрузки вагонов в Одесском порту, портрет Софьи Григорьевны Рубинштейн, оригиналы цветных иллюстраций к тому "Царская охота", этюды и рисунки, сделанные прошлым летом в Ясной Поляне и подготовительные варианты к композиции "Под лампой" (Толстой в кругу семьи).

    Картину "Под лампой" он послал в Петербург на выставку "Мир искусства". Сергей Дягилев загорелся ее купить. Но после осмотра выставки царской фамилией художнику было предложено продать ее в Русский музей Александра III, что и было сделано.

    Зимой 1902-1903 года "Мир искусства", возглавляемый Серовым и Дягилевым, решил объединиться с обществом "36 художников". Шли переговоры и обсуждения. Леонид Пастернак со стороны москвичей принимал в них самое активное участие. В результате объединения образовался "Союз русских художников" - общество с юридически оформленным уставом, целью которого было "объединение разнообразных художественных направлений при полной свободе художественного их выражения".

    Флигель училища живописи, где жили Пастернаки, был определен к выселению и сносу. На его месте и на месте вырубленного сада собрались строить подвальную мастерскую для отливок из гипса. Говорилось, что это лишь начало широко задуманных многолетних работ по застройке участка училища и реконструкции его главного здания.

    Смета не была еще утверждена, и, хоть разговоры о новой квартире на верхнем этаже главного здания велись еще зимой, не было определенности в том, куда и как предстоит переехать осенью.

    Тем не менее 20 апреля 1902 года, лишь только кончились экзамены в училище и занятия в гимназии, все съехались в Одессу. Сняли привычную уже дачу Вучина (Большой Фонтан, Базарная, 66) На летних фотографиях Борис неизменно в гимназической фуражке и косоворотке. Шура в матроске и берете. Девочек держали на руках.

    Еще весной Черногубов хотел познакомить Пастернака с философом Николаем Федоровичем Федоровым, рассказывая о его идеях, о том, как к нему в Румянцевский музей приходили Вл. Соловьев и Лев Толстой. Им владела страсть историка все собрать и сохранить для потомства, и было досадно, что Федоров не позволял себя рисовать и фотографировать. В марте он дважды заходил к нему, но не заставал; Пастернак обещал сам зайти к Федорову, но захлопотался и, отправив открытку с извинениями, уехал.

    12 мая 1902 года Черногубов писал Пастернаку о тяжелом воспалении легких у Толстого:

    "А Льву-то Николаевичу опять приходится плохо. Если он, избави Бог, умрет, неужели Вы не съездите в Ялту и не сделаете с него, мертвого, своего мастерского рисунка и хорошей гипсовой маски. Право, за этим стоит съездить. Если Вам нельзя будет ехать, то хоть заочно похлопочите о маске.

    Недавно разговорился с В. А. Серовым о Н. Ф. Федорове и В. А. пожелал сделать с него портрет, с условием, чтобы Н. Ф. 1-2 часа ему попозировал и... Н. Ф. убил меня отказом.

    Осенью издам книгу его статей и в виде взятки выпрошу у него для Вас с В. А. часа 3 времени. А книга Н. Ф. будет чудесная и по внешности: "Скорпион" не поскупится на шрифты и бумагу".

    27 мая 1902 года Пастернак, узнававший о болезни Толстого из более прямых источников, отвечал:

    "Получив Ваше письмецо, добрейший Николай Николаевич, я убедился, что Вы не сердитесь на меня и мне стало легко!

    Слава Богу, слава Богу, Льву Николаевичу лучше и я надеюсь, что он с Божьей помощью скоро вернется к себе в Ясную! Я не знаю - но во мне какая-то непоколебимая вера, что он долго, долго еще будет "здравствовать" - как говорят - а попросту, - еще долго проживет"27.

    Директор училища успокаивал известиями о квартире:

    "Вторник 18 июня 1902 г. Москва. Вчера наконец приступили к устройству Вашей квартиры в архитектурном этаже, многоуважаемый Леонид Осипович, а сегодня уже идет такой стук "во всю", что и в Одессе можно расслышать.

    Написал бы Вам вчера же об этом радостном событии, но только нынче приехал в Москву, пробыв в деревне субботу, воскресенье и понедельник.

    Квартира Ваша по договору должна быть совершенно, до последнего гвоздя, готова к 15 августа и обещает быть лучшей из всех, до сих пор бывших при нашем училище, - свету и воздуху хоть отбавляй, пожалуй и в Одессу незачем будет ездить.

    Ужасно рад за Вас всех и за себя; у меня прямо на сердце отлегло".

    Итак до 15 августа забудьте о Москве, квартире и всяких других противных вопросах, дышите, купайтесь, пишите (картины, этюды), набирайтесь сил физических и душевных и на этот раз не бойтесь растерять их за зиму в Москве.

    Крепко жму руку и прошу передать мой и жены привет Вашей жене и детям.

    Кн. Львов".

    Уезжали из Одессы, не думая, что привычному укладу с ежегодными поездками к морю пришел конец. Леонид Пастернак даже присмотрел и внес первый взнос за участок неподалеку для строительства дачного дома с мастерской, где и полагал жить под старость.

    Вернувшись в Москву, без особых хлопот перебрались с помощью служащих училища на четвертый этаж левого крыла главного здания. В новой квартире все было непривычно и странно. Из окон открывался вид удивительной красоты на старое здание почтамта и Меншикову башню. В "Охранной грамоте", очерке "Люди и положения" и в воспоминаниях Александра Пастернака ей уделено много прекрасных страниц. Этюды Леонида Осиповича добавляют к этим текстам цветовое и пластическое представление.

    Черногубов продолжал свои попытки получить портрет Федорова и просил Пастернака нарисовать его незаметно, сообщат часы его работы в библиотеке Румянцевского музея. В конце ноября 1902 года удалось исподтишка сделать натурные наброски, но с исполнением портрета затягивалось. Черногубов торопил. В ответной открытке с извинениями от 17 мая 1903 года художник объяснял причины своей задержки:

    "Сейчас я за хозяйку, мать, няньку - что хотите - ибо жена уехала к умирающему отцу в Одессу".

    Она вернулась. Ехать вновь на лето в Одессу было немыслимо. Впервые сняли дачу под Москвой, под Малоярославцем, по совету знакомых, которые жили там же невдалеке.

    26 мая 1903 года Черногубову была наконец послана "первая стадия" будущего портрета Федорова с сообщением:

    "Уезжаю на лето на дачу: Московская Брянская жел. дор. Оболенское почтовое отделение, дача Кузьминой. Через несколько дней буду там. Всего лучшего!

    Уважающий вас Пастернак"28


    1. назад Rilke und Russland. Briefe. Errinnerungen. Gedichte. Herausgegeben von K. Asadovski. Berlin & Weimar. 1986. S. 147.
    2. назад "Московский листок". 1901, 15 апреля.
    3. назад С. А. Толстая. Дневники. Т. 2. С. 19.
    4. назад Л. Пастернак. Воспоминания о Толстом. Яснополянский сборник. Тула. 1968. С. 198.
    5. назад Архив ГМИИ. Фонд П. Д. Эгтингера. N 29, оп. III.
    6. назад Архив ГМИИ.
    7. назад Г. Курлов. О Пастернаке: из гимназических воспоминаний. "Русская мысль". 1958, 18 ноября.
    8. назад РО ГБЛ. Фонд Н. Н. Черногубова. N 828, к. 5, ед. хр. 37.
    9. назад РО ГБЛ. Фонд Н. Н. Черногубова. N 828. к. 5, ед. хр. 37.

    ...

    Глава 1: 1 2 3 4 5
    Глава 2: 1 2 3 4 5
    Глава 3: 1 2 3 4 5
    Глава 4: 1 2 3 4 5
    Глава 5: 1 2 3 4 5
    Глава 6: 1 2 3 4 5
    Глава 7: 1 2 3 4 5
    Глава 8: 1 2 3 4 5
    Глава 9: 1 2 3 4 5
    Раздел сайта: