«Знамя». — №11.— 2009
Земля Пастернака
Подвижничество пермского фонда «Юрятин» и труд его бессменного вдохновителя профессора Пермского университета Владимира Абашева давно взыскует к лавровому венку, и вот новый повод добавить листок славы к прежним заслугам исследователя. В Санкт-Петербурге при поддержке Международного гуманитарного общественного фонда «Знание» в издательстве «Маматов» вышла книга, вновь обращенная краеведами к пермскому отрезку литературной истории России — «Всеволодо-Вильва на перекрестке русской культуры», где самая замечательная часть из нескольких глав посвящена уникальному эпизоду из молодости поэта.
И хотя в книге кроме Пастернака рассказано о роли Урала и в жизни князей Всеволожских, и в приезде Чехова, и в планиде Саввы Морозова, лишь роль Всеволодо-Вильвы в судьбе поэта поистине можно сравнить с крещением и становлением на царство.
Так вот.
Думаю, не всем известно, что в далеком январе 1916 года Борис Пастернак уехал из Москвы в далекую снежную Тмутаракань, на край света, поездом, с пересадками, на что ушло четверо суток, в уральский горный рабочий поселок, куда его пригласил погостить почти что случайный знакомый — они вдруг столкнулись на улице, — а именно управляющий Уральскими химическими заводами госпожи Резвой (вдовы Саввы Морозова) Борис Збарский. Он хотел развлечь хандру жены, которая после столиц и Швейцарии была занята только воспитанием двухлетнего сына и томилась без привычного круга знакомых, без новостей, без событий, вдали от цивилизации.
В этом плане молодой 25-летний впечатлительный пылкий гений был самым изысканным лакомством в тогдашней России, тут Збарский проявил завидную интуицию. Пастернак не просто поехал, а буквально рванулся из Москвы в дальнюю даль. Он сам жаждал бегства. Он был привычно измучен муками рождения: кто ты? Ответь! Музыкант, сочиняющий музыку? Но твоя музыка хуже музыки Скрябина. Семь лет назад, в 1909 году, ты сам изгнал себя из призвания. Поэт ли? Но первый сборник стихов «Близнец в тучах» никто не заметил! А может, ты нечто совсем другое?
Он явился на пороге огромного дома, закутанный в шарф противоречий. И застыл пораженный. Дом управляющего являл собой феномен неслыханно комфортной жизни, размах которой был ведом только высшим сановникам и богачам Российской империи и уж вовсе был неизвестен бродяге поэту, студенту, недавнему обитателю мелочного Марбурга. Бог мой! Горячая ванна с металлическими кранами от лучших фирм. И не одна, а сразу несколько ванных комнат. Электрическое освещение. Залы, обставленные красной мебелью. Гостиная с фортепьяно. Телефон. Кухня, достойная аппетита Гаргантюа. Повара, горничные, прислуга, конюшня, уставленная первоклассными рысаками, а ведь он… он был покалечен как раз таким вот иноходцем.
Речь о падении из седла в роковую ночь 6 августа 1903 года и переломе ноги в бедре, из-за которого Пастернак был признан негодным к строевой службе.
Тогда он впервые сел на лошадь, и надо же…
Речь о музыке, брошенной и окаменевшей на целых семь лет.
Речь о поэзии, которая тоже обледенела, как шарф на морозе.
Речь о речи, которая должна хлынуть из уст, из клавиш.
Дорогие мои, так я еще никогда не жил, писал Пастернак потрясенно родителям.
Околдованный вельможным комфортом Пастернак кинулся к фортепьяно в зеленой гостиной, тем более глаза Фани пылали на затылке. Принялся штудировать музыку, вздрогнул, заметив, как за прошедшие годы окостенели его пальцы, принялся размораживать руки бесконечной игрой, но в идиллию импровизаций не замедлил вмешаться черт, по имени Лундберг, еще один гость гостеприимного дома, Евгений Германович Лундберг, прозаик, литературный критик, почитатель философии Льва Шестова, заведующий литературным отделом журнала “Современник”, который обрушился на пианиста с проклятиями: ваше призвание быть великим поэтом.
И стал прятать ноты…
Что ж, Лундберг добился своего, однажды у поэта откроются уши и сквозь утренний сон белой ночи он расслышит далекий шум леса: весна!
Лес стянут по горлу петлею пернатых
Гортаней, как буйвол арканом,
И стонет в сетях, как стенает в сонатах
Стальной гладиатор органа.
Это стартовое гениальное сочинение написано там, во Всеволодо-Вильве.
Как и хрестоматийный «Марбург»:
В тот день всю тебя от гребенок до ног,
Носил я с собою и знал назубок,
Шатался по городу и репетировал.
Эту фразу любил барабанить во рту Маяковский.
Абашев с глубочайшим знанием ситуации описывает мельчайшие подробности и высшие смыслы пребывания поэта на Урале, и с абсолютной убедительностью доказывает пять фактов:
1. Решение навсегда отказаться от музыки и стать только поэтом Пастернак принял именно здесь.
2. Тут по-взрослому осознанно начало его поэзии. И это высвобождение поэта из торосов льда шло согласно с шагами напиравшей весны.
3. Именно в Вильве поэт наконец преодолел кризис любовного поражения в Марбурге от неудачи с Идой Высоцкой и (по моим прикидкам) расстался с утомительным девством.
4. Наконец, гений поэта создал феномен уральской земли, извлек из рудного молчания образ горнозаводской Палестины и наделил эти горы и долы речью. Кроме того, он навсегда запасся впечатлениями от Урала и позже населил свою прозу и поэзию эхом этой поездки. Главным из которых стал роман «Доктор Живаго», где романное Варыкино — это Ивака, а город Юрятин — уральская Пермь.
5. Наконец, здесь Пастернак поквитался с травмой — он второй раз в жизни сел на коня, пустился в галоп и вернул себе мужество.
и чудотворства.
Тут пленный дух был наконец раскован.
Вглядываясь в то пространство, которое раскрылось из книги перед моим очарованным взором, я то и дело взлетал над тем дружным застольем и той зеленой гостиной, наблюдал за фигурками в кукольном домике и оглядывался на увиденное с трепетом холодного знания будущей судьбы этих давно ушедших людей.
Вот этот небрежно рассевшийся на венском стуле за овальным столом господин с властным лицом Евгений Лундберг, сунувший руку в правый карман, он будет расстрелян НКВД в 37-м, а хозяин дома, тот, что красуется в пиджаке поверх белой рубашки с повязанным галстуком — надо же! — станет главным хранителем тела Ленина. Да, да именно Борису Ильичу Збарскому выпадет жребий разработать рецепты бальзамирования тела вождя. Советский биохимик. Академик. Лауреат Сталинской премии. Герой Социалистического Труда.
Эти регалии и заслуги спасут его от возможной расправы, ведь Збарский никогда не скрывал своих убеждений, получил образование за границей, в Женевском университете, писал книгу воспоминаний, которая еще ждет своей публикации. Судя по опубликованным здесь фрагментам, нас ждет чудо, сравнимое с «былыми думами» Герцена, …а вот с женой, с Фани Николаевной, они вскоре разведутся. Первые грозы разрыва грянули еще здесь, в В/В, где швейцарская эмансипе с раздражением выговаривает мужу, что тот погряз в делах о древесине, о покупке муки и овса, пропах хлоркой и конским потом. На фотографиях заметно, как жена Збарского нервозно прижимает к себе трехлетнего мальчика, который жмется к матери, словно чует беду.
в 1959 году лауреатом Нобелевской премии и войдет в ареопаг бессмертных.
Два года назад я впервые побывал во Всеволодо-Вильве.
Состоялась закладка камня на том месте, где стоял царственный дом; время, конечно же, не пощадило усадьбу.
Камень закладывал сын поэта Евгений Борисович.
Сегодня дом при поддержке пермских властей и губернатора края полностью восстановлен; в нем открыт музей Пастернака. Что ж, начало новому Михайловскому положено!
Дом стоял в стороне от поселка, на самом краю европейской цивилизации, и стоит только лишь повернуться спиной к пустырю — душа цепенеет: перед глазами исполинская ровная безмолвная даль, на горизонте которой виднеется гряда невысоких гор, на которых чернеет языческим частоколом уральский лес, темнеет, нахмурив дремучий лоб; и лес тот настолько велик, огромен, бесконечен, безъязык и страшен, что его тыл затылком глядит прямо на Северный Ледовитый океан, который окольцевал смертельным холодом макушку нашей планеты.
Вот уж воистину — край земли.
Какие грозы шли отсюда на кукольный домик с зеленой гостиной, залитой электрическим светом, с силуэтами в окнах…
И еще.
— бывший в те годы трех лет от роду мальчик — сын Збарских — Илюша. От него долетел последний отзвук утонувшего времени, звук лопнувшей струны.
Двух домашних собачек звали Мулатка и Шоколадка.
Анатолий Королев