Щитовидная железа Жени
Нина Берберова очень красива – стильна, с восточинкой, стройна, прожила долгую жизнь, писала на пикантные темы (масонство – в ее исследовании на пикантности все и закончилось, баронесса Будберг, Мура – женщина похотливого, лживого, знаменитого, несчастного, многосильного Горького – магнита для дамского внимания), была замужем за персонажем Серебряного века Ходасевичем, имела личные истории с Горьким и Буниным, а легенды из нее не получилось. Несомненное ее замужество дает твердое основание не сомневаться в ее недевственности. Ей – право гордиться тем же. Где она видела столько презираемых девственниц, или многолетне прекративших сексуальную жизнь особей, или даже гермафродитов? «На мгновение я отчетливо представляю себе, как у нее (Симоны де Бовуар) все обстоит внутри:расширенные вены, перебои сердца, раздутые органы, ленивые железы… » (БЕРБЕРОВА Н. Н. Курсив мой. Стр. 597.) «Яс отвращением смотрю на слюдяные глаза девственников, на слишком белые руки монахинь, мне неприятно думать о щитовидной железе старых дев и внутренней секреции аскетов».
Щитовидная железа, имеющая, как все железы, влияние на половую сферу (более опосредованное, конечно, чем некоторые другие), ничуть не менее аппетитна, чем подвергшаяся естественным возрастным изменениям любая другая при всяком другом, сексуально активном, допустим, образе жизни. Здоровые физиологические отправления сами по себе малопривлекательны все – ничуть не более, чем когда их здоровый характер разрушается болезнью, возрастом или эксцентричным образом жизни. Мода, ориентированная на молодость, красоту и здоровье, диктует нам, что старость отвратительна. Под конец жизни вхолостую работать щитовидной железе (повторим, что только И ЕЙ ТОЖЕ) пришлось даже, например, у Коко Шанель. «Любовь? К кому? К старому человеку – какой ужас. К молодому – какой стыд».
ЭДРИХ М. Загадочная Коко Шанель. Стр. 222.
В год расставания с Пастернаком Жене было тридцать два года. Даже не сосредотачиваясь чрезмерно на ее щитовидной железе, можно понять, что у нее был в жизни период, когда устроить женскую жизнь не было бы ни стыдом, ни ужасом. Общественно приемлемые нормы в отношении сексуального поведения были в те времена, как сказали бы сейчас, репрессивными – секса не было, и жаловаться по этому поводу не полагалось. Но имеющие аппетит справлялись с дефицитом в явочном порядке. Женя обошлась. Верни она Зину на свое место вовремя, добрая и веселая женщина Ольга Всеволодовна Ивинская все равно показала бы Пастернаку, чего он был лишен в боттичеллиевском браке.
«Пильняк сватался к маме, но она ему отказала».
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка… Стр. 388. Почему Женя не вышла замуж за Пильняка? Простейший психологический закон говорит о том, что в таких ситуациях первейшее средство, за которое инстинктом ухватится каждый, – новый брак. От этого не отказывается никто. Даже те, кто не ждет, что боль пройдет, если на нее подуть, все равно первым движением – пробуют. Так женился Николай Заболоцкий, когда его бросила жена.
«Нужно жениться. Немедленно. И так, чтобы об этом знали все. Он позвонил одной женщине, которую знал мало и поверхностно, и по телефону предложил ей выйти за него замуж. Она сразу согласилась».
Писательские будни. По всему миру писателям разъезжать не давали, по крайней мере с сознанием, что: «вот я разъезжаю по миру, я – в путешествии. И еще один раз в этом году буду, удалось и в прошлом». Разъезжали они чаще только по одной шестой части суши, странное дело – стараясь и здесь по мере сил и административных возможностей оказаться в группе, на совещании молодых писателей, на семинаре. Только это было сладостно. (Корнею Ивановичу Чуковскому – нет, но вот Женечка Пастернак, которую бросивший муж хотел лишить этих знаков состоявшейся жизни, – она знает, чего может лишиться)… «…сказали, между прочим, что в Тифлисе – Пильняк. Было уже 4 часа. Я до этой минуты не ел, не спал, не нашел пристанища. Все гостиницы были заняты, я истратил на носильщиков и извозчиков около 50 рублей <> – и надежд на номер почти никаких не было. От отчаяния пошел я в гостиницу „Ориант“ („Orient“) и спросил, не тут ли остановился Пильняк. „Тут, в правительственных комнатах“. Я пошел туда – и в обширной столовой увидел стол, накрытый яствами, – и за столом сидит сияющий улыбками Пильняк. <> – и Евгения Влад. ПАСТЕРНАК, б/ывшая/ жена Пастернака и др. (Пильняк ухаживал за Евгенией Владимировной, и в эту поездку взял ее с собой он – включил в состав делегации как ХУДОЖНИЦУ. „Женичка Пастернак“ радостно ассистировала на рабочих встречах, как секретарь комитета комсомола на партийных обкомовских конференциях.) Во главе стола сидел тамада Тициан ТАБИДЗЕ, осоловелый тучный человек, созданный природой для тамадантства.
Он тотчас же произнес тост за М. Б., за меня (причем помянул даже мою статью о Шевченко, даже мою книгу «От Чехова до наших дней»), и сейчас же Женичка побежала куда-то и устроила нас в своем номере «Орианта», а сама получила другой… »
ЧУКОВСКИЙК. И. Дневник. В 2-х томах. Т. 2 (1930—1969 гг.). Стр. 81.
«"Вы предлагаете мне стать вашей женой?" Он <>расхохотался <>. „Дорогая, – сказал он мягко, – отдавая должное вашему уму и потому не пытаясь предварительно соблазнить вас, я предлагаю вам стать моей любовницей!“»
Писатели будут, как в старом анекдоте про однолюбку, единственной любовью Евгении Владимировны, но – любовью платонической. В ней все социальные амбиции (разбитые слишком жестоко и слишком рано) и никакой физиологии. Чувственна в ней только ревность, и это другая, тяжкая песня.
Пастернак хлопочет о писательском санатории для Евгении Владимировны, лавируя между «для тебя неприемлема по отдаленности срока и длительности ожидания» (Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак. Переписка… Стр. 368) и «обречь себя, в смысле труда, на каторгу», естественно, на все лето, с Женей и его гувернанткой. Путевки добился только Жене, на месяц, Женю маленького пристроили уже на месте в какой-то детский сад. «Кормили там впроголодь, манными котлетами, в которых попадались щепки. Мы снимали какую-то комнату, выходившую в грязный двор с огромной открытой выгребной ямой. С утра мы торопились поскорее уйти в парк, где сидели на лавочке и читали…» (Там же. Стр. 372).
Но Евгении Владимировне в санатории нравится, она снова просит Пастернака: ей хочется пользоваться его заботой – она реальна, а реального между ними осталось уже не так много, ну и, кроме того, невозможно было бы не воспользоваться крохами барства, какие только можно было добыть в этой стране. Пастернак отчитывается перед сыном: «Мама телеграммою попросила меня похлопотать по телефону, чтобы вам продлили срок пребывания в санатории. Я мог только телеграфировать человеку, указанному мамой, потому что я не в городе… <> Не знаю, что получится из моей телеграфной просьбы, и не верю в ее удачу» (Там же. Стр. 375). Евгения Владимировна живет своими заботами – в писательском санатории ей хорошо – Жене-нок продолжает воспоминания: «Мы с трудом дождались конца санаторного срока. Возвращались в Москву кружным путем, поезда объезжали области, вымиравшие от голода и холеры… » (Там же. Стр. 375)
У Жени всегда так: то Пастернак, то брат Фейхтвангера, то Пильняк – все не то. Потом появляется дачный сторож, делает предложение, легко женится. Получив от завода комнату, исчезает бесследно.
– смотреть не в удовольствие.
«Дожил я, можно сказать, и доработался, что о возможности жизни для себя и сына моя жена в моем присутствии должна говорить с посторонним… »
Переписка… Стр. 461—462. Скорее всего у Жени не вызвало сильного сочувствия описание страданий Зинаиды Николаевны, когда за свою жену заступается Пастернак. О ком-то другом, о другой женщине, Борис пишет Жене: «жена», и у нее нет права протестовать. Наверное, она до конца жизни не отдала своего права называться женой. То есть другая женщина спокойно взяла титул и пользовалась им законно – но Жене каждый раз приходилось делать страшное усилие, чтобы совместить это в голове: жена – это не она, это кто-то другой. Женя несколько раз в своей жизни лечилась в психиатрических клиниках, но не совсем понятно, как ей удавалось добиваться ремиссий.
Описывает Пастернак и организационную сторону жизни в Чистополе: «Я снимаю комнату на той же улице, где <> детдом Литфонда, место Зининой службы и Леничкина жительства. Стасик живет в другом месте. Мы его не видим почти никогда. Зину вижу почти ежедневно, она у меня иногда ночует».
Переписка… Стр. 433.
С момента первой ночевки Пастернака у Зины прошло почти десять лет – она и Борис Леонидович помнят дату, Евгения Владимировна ее точно не знает, хотя жестокие письма его к родителям зачитывались ими вслух при «гостившей» (отправленной в надежде, что навсегда, из Москвы, где ей при квартирном кризисе буквально не было места), и в одном из них было 12 : «уехал первого января в концертное турне по Сибири. Я боялся этой поездки и отговаривал его от нее. В его отсутствие на то, что было неотвратимо и случилось бы и при нем, легла тень нечестности. Я показал себя недостойным Нейгауза, которого продолжаю любить и никогда не разлюблю».
БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 511.
«Сегодня твой папа читал мне кусками твои письма к ним <> у меня от них волоса становятся дыбом».
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка… Стр. 352.
Зинаида Николаевна тоже страдала: «С Пастернаком мы встречались редко, главным образом у Асмусов, где он продолжал бывать. <> Я чувствовала, что у меня пробуждается грандиозное чувство к нему и что все это жестоко по отношению к моей семье, Асмусам (из тех в Пастернака была влюблена жена – помните „союз шестисердый?“) и к его семье. В декабре Нейгауз поехал в большое турне в Сибирь. Борис Леонидович стал по три раза в день приходить ко мне. В конце декабря он пришел как-то ко мне очень поздно. <> Он остался в ту ночь у меня. Когда наутро он ушел, я тут же села написала письмо Генриху Густавовичу о том, что я ему изменила. <> Я была уверена, что он все это переживет, и написала письмо, считая это более порядочным. Он получил мое письмо в день концерта. Как рассказывал мне потом его импресарио, во время исполнения Нейгауз закрыл крышку рояля и заплакал при публике. Концерт пришлось отменить. <> Нейгауз отменил все последующие концерты этой гастроли и приехал в Москву. Увидев его лицо, я поняла, что поступила неправильно не только в том, что написала, но и в том, что сделала».
Борис Пастернак. Второе рождение. Письма к З. Н. Пастернак.
—269. Мелковатая в масштабе, по версии первой семьи, Зинаида Николаевна кристально чиста перед мужем, а тут беда – соседи: им письмо не покажешь. Полный юношеского рыцарства Пастернак готов умереть на сцене: «Ангел мой, – прятки ни к чему не привели и не имели смысла. На лестнице передо мной спускалась старушка из вашей квартиры. На стук закрытой двери она обернулась назад и заметила меня и мое замешательство. Кроме того, как по команде, из Соколовской двери вышла их прислуга в тот же миг, что я – из твоей, и мы лицом к лицу столкнулись на площадке. Вид у меня при всем этом был, вероятно, идиотский».
Там же. Стр. 85.
Те страсти улеглись, и сейчас в Чистополе Зина ночует на вполне законном и чуть опостылевшем основании, но Жене, очевидно, читать об этом больно, как вновь. Зачем писать об этом Жене? Женя читает письма Жененку. Он помнит, как читал эти строки? Если он посчитал их нейтральным бытописательством, то что он знает о любви (не только своих родителей)? Если понял так, как есть, то зачем пишет, что папочка был очень добр к мамочке?
Способна Евгения Владимировна была чувствовать ревность или радость от ежемесячных выплат была достаточной, чтобы погасить огонь преисподней? Радость, конечно, не просто меркантильная – радость оттого, что она сделала это: она его заставила считаться с ней.
К Пастернаку (в самые первые годы женитьбы) заходят на Волхонку друзья. «Яочень ясно помню наш первый визит к Б. Л. ранним летом 1922 года. Б. Л. жил тогда на Волхонке, 14, на втором этаже, в бывшей квартире своих родителей. <> О чем шел тогда у Пастернака разговор, я не помню. Но помню, что Б. Л. позвали к телефону и он, вернувшись, сообщил, что сейчас приедут Маяковский и Асеев. <> Б. Л. стал готовить чай и только успел разлить его в чашки, как в открытое окно его окликнул женский голос. <> Из разговора стало понятно, что она приехала из-за города. Она пришла, окинула комнату ревнивым взглядом и сказала: „А вы уже без меня устроились“. Так мы познакомились с женой Б. Л., Женей. <> Характер у Жени был нелегкий. Она была очень ревнива, ревновала Б. Л. к друзьям, на что не раз жаловались тогдашние ближайшие друзья Б. Л.».
—129.
«Не буду скрывать, даже вскользь употребленное имя „Цветаева“, „Марина“ скребут по сердцу, потому что с ними связаны горькие воспоминания и слезы».
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка… Стр. 105.
«ему братом – да, ей сестрой – нет». Ужасающий, как бездна, феномен многоженства – никто даже не хочет в него заглядывать, это – мерило несчастья. Несчастья случившегося и перед которым тебя поставят с открытыми глазами до конца дней смотреть, видеть – и даже участвовать, да еще со сладкими стонами. Там, где убивают из ревности, нужно нежно улыбаться. Жены должны быть как сестры. «Я рада, что моя сестра счастлива с этим достойным человеком».
– ему не на кого смотреть, все под черными покрывалами. Которые танцуют с голыми животами – те не годны в жены), существует и ад многих жен. Одна хочет быть старшей, другая, молоденькая, – любимой, каждая хочет быть единственной. Природу не обманешь, а с какими-то отдельными эскападами мужчины очень легко можно примириться: норки, куда можно укрыться самолюбию и ревности, нам всегда подготовит культура, или собственная терпимость, или здравый смысл (но это уже не о любви). Нет предела вычищению незапятнанности отношений (Софья Андреевна Толстая перед свадьбой горько убивалась из-за того, что Левочка не удержался до нее, Сонечки) – нет предела и числу уступок. Но за ними в конце этой лестницы – она должна остаться ЕДИНСТВЕННОЙ.
Цветаевой никто еще не предлагал быть женой, но она содрогнулась от мысли, что ей предложат и сестринство. Женя была женщиной другого накала – она согласилась быть недружной сестрой и гордилась. Впрочем, плакала. Попадала в психиатрические лечебницы. Это – «впрочем»? Или это и было ее жизнью? В романе с Пастернаком не выгорела только рыхлая полешка Ольги Всеволодовны – она не была горючей. Ивинская была бойкой дамочкой. У нее в сороковых годах был один выходной костюм, но – красный. На него она ловила влиятельных (не по-пастер-наковски, конечно) господ, он один и тлел.
Задача Евгения Борисовича по определению непосильна, не может сын оправдать мать, потому что его отец бросал не мать сына, а свою жену. Что сын может знать о собственной матери как о жене? На долгих страницах сыновьего писания Евгения Владимировна мила, привязана к Пастернаку и пресна. Увлеченность отца ею чем мог измерить сын? Ну, вот пишет, что тот деньги всю жизнь высылал. Сумма всю жизнь была одинаковой. «От Евгении Владимировны я знала, что Борис Леонидович каждый месяц приносит ей деньги».
ТАРКОВСКАЯМ. А. Осколки зеркала. Стр. 15.
Все знали.
сексуальную эпоху, такую жену, как Женя, задвинул бы еще дальше, чем где она оказалась, и, возможно, не вел бы с ней такой многотомной переписки, выясняя, чего же им все-таки не хватает для полного взаимного счастья, подсчитывая любовь и теплоту и прочие прелестные вещи. Скорее всего он прежде нашел бы себе более темпераментную подругу, а уже оставшиеся после разрешения этого вопроса проблемы, может, и выяснял в письмах. А то бы и закрыл тему личной жизни и – работал бы, работал…
«На школьные каникулы он предложил мне с мамочкой поехать в Переделкино. У них в большом пустом доме жил Дмитрий Владимирович Лясковский, дальний родственник Нейгаузов. <> Он работал на Московском автозаводе в отделе рекламаций и занимался газогенераторными автомобилями. Он преклонялся перед папой Борей и вскоре влюбился в мамочку. Папу это очень обрадовало, о чем он откровенно сказал Лясковскому, когда тот признался ему в своем чувстве. После этого Митенька решился сделать маме предложение, и она приняла его. <>Летом 1938 года папа купил нам путевки в литфондовский дом отдыха в Коктебеле. <> Мы с мамой пробыли там два месяца, в конце июля к нам должен был присоединиться Лясковский, мама хлопотала о покупке курсовок на всех троих. Папочка помогал ей в этом в Москве, присылал деньги».
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка… Стр. 404—406.
«Жалко, что курсовки так дороги, но <> если у тебя нет другого, проверенного и легко исполнимого плана, их надо купить, что я и постараюсь сделать сам отсюда <> наличными или безналично или в рассрочку, выкуплю их Я и в срок, без опозданья».
«Дорогая Женя! Ты уже верно знаешь, что сердилась на меня напрасно, то есть письмо мое, написанное до твоих напоминаний, тобой получено? Так же наверное на месте и курсовки, оплаченные сполна наличными».
Там же. Стр. 407.
Получив квартиру, Пастернак еще и строит дачу. Приходится отчитываться. «Мне было очень трудно матерьяль-но, как раз в то время, когда ты с такой обидой и горячностью сомневалась в моих заботах о вас и приписывала ухудшенье в вашей жизни моей небрежности или равнодушью к вашей участи. Затрудненья эти (казавшиеся тебе выдуманными) были так явны, что на этот раз без моего побужденья сам Литфонд постановил придти мне на помощь. Мне вернули паевложеньеза дачу <>мне еще выдали ссуду в2000. <> Это меняет на время все обстоятельства <>. Кроме 900я наверно еще переведу тебе что-нибудь да еще около тысячи будут готовы тебе к сентябрю. У вас ли Дмитрий Владимирович?»
Там же. Стр. 407—408.
Дмитрия же Владимировича даже такие неслыханные по советским, и не только советским, меркам условия не удовлетворили. До конца жизни сохраненная прелесть Евгении Владимировны не работала в том направлении, на котором обычно используется женская прелесть.
«Вскоре, получив от завода комнату, он ушел от нас».
Там же. Стр. 408.
Как говорится, ни Пильняк, ни Фейхтвангер бы так не поступили.