Критика Розанова
Василий Васильевич Розанов написал тома о семейном вопросе в России. Тома, когда они писались и энергично публиковались – Розанов был одним из самых богатых, безбедных, работящих литераторов в России, – вызывали оживленную полемику в обществе. Статьи и письма самых ярких (по его выбору) своих корреспондентов Розанов включил в собственную книгу. Точка зрения оппонентов вызывает большее сочувствие, поскольку мракобесы главным образом высказывают свои чистые – не продвигающие идеи для разрешения личной житейской ситуации – мысли. Василий же Васильевич находился в сложном, неприятном, ужасном положении. Его жалко до слез. Он добродетельно жил, до конца дней своих – половину этого времени при ее тяжкой болезни – с порядочной (негулящей, домовитой) женщиной, прижил детей, именовался семьянином – и все незаконно, надрывно, непризнанно.
Как известно, Василий Васильевич, женясь на добродетельной вдовице (не нашедшей себе более однозначного мужа), был уже женат. Не в том смысле, как говорят сейчас – побывал женатым, а в том, что его статус в тот момент, когда он вел в церковь невесту (обойдя предварительно с ней под руку по кругу центральную площадь маленького городка, в котором происходило все дело – этим демонстративным, но при всем том, как ни странно, тайным демаршем новобрачная намеревалась узаконить малозаконный союз) был самым неподходящим для этих кружений: жених был женатым, не добившимся развода, человеком. Обряд венчания (на котором, разумеется, настаивала невеста) вел ее родственник – тоже очень религиозный и тонкий человек, – однако затребовавший за процедуру какие-то совершенно невообразимые деньги (тысячу рублей).
Невозможно жениться более «ridicule», чем сделал это даже и не по бог весть какой молодости Василий Василье вич (если кто позабыл, как поступки нелогичные, абсурдные, курьезные, они забываются – как всякий анекдот, – Розанов женился на двадцатью годами его старше бывшей любовнице его кумира, Федора Михайловича Достоевского, героине «Игрока», Аполлинарии Сусловой, роковой «Суслихе»). Иногда со схожими целями отчаянные писатели переписывают от руки все сочинения недостижимого автора.
– чтобы Варвара Дмитриевна, его «мамочка», они нарожали многих детей, оставшихся бездетными и незамужними дочерей, а ее дочь от первого брака даже и повесилась – называлась бы не «сожительницей», а «законной супругой». Кроме того, было неприятно, что Суслихой Достоевский в свое время пренебрег, не женился, хорошо бы, чтоб закон такого не допускал.
Людям приходится класть жизни на выправление ошибок судьбы – своих ошибок или даже сделанных другими. Мальчик Афанасий Афанасьевич Шеншин (Фет) в один день, посреди учебного года, лишился имени, дворянского звания и законной принадлежности к собственной семье – и почти всю свою сознательную жизнь и даже творчество (в конце концов его искания удовлетворили, приняв во внимание заслуги на поприще отечественной словесности) потратил не на изменение общественного сознания и соответствующих уложений, а на достижение «законного» – лично законного, для себя и своей жены (детей, чтобы их положение в зависимости от этой гонки не ставить, Бог не дал) – положения. Лев Николаевич Толстой даже раздражался на такую одержимость «пустяками» (это он-то!) и просто смотрел со своей точки зрения – по которой Фет был и так равным, братом – по рангу квалифицированности и литературного, и помещичьего труда, а не братцем Мишей, единокровным братом с деревни: «…этот впавший в нищенство (определенный в почтальоны, но „сбившийся с пути“) брат мой, очень похожий (более всех нас) на отца, просил нас о помощи и был благодарен за 10—15 рублей, которые давали ему».
ТОЛСТОЙ Л. Н. Воспоминания детства.
Совершаются ошибки и собственноручно. Некоторые и убивают: под влиянием злой минуты или еще по какому-либо попущению Господнему, а потом дико раскаиваются, и в раскаяние их можно верить, но это вовсе не значит, что они могут претендовать на то, чтобы не называться впредь убийцами: они бы очень этого хотели, поскольку такое клеймо доставляет им невыносимые страдания. Но – так уж случилось в их жизни. Мы не собираемся их казнить, просили бы и за себя, если б не отвел Господь от такого, и пусть даже не будет им совсем никакого наказания, раз уж так они сами себя казнят, – но они все равно останутся УБИЙЦАМИ – до тех пор, пока в следующем рождении не родятся баобабами. В честь чего Василий Васильевич Розанов, сочетшийся законным браком с девицею Апол-линарией Прокофьевной, должен именоваться ХОЛОСТЯКОМ? Как жена, по переписке полюбившая раскаявшегося убийцу, знает, за кого выходит замуж и какие неприятности ее будущее положение ей сулит, так знал и он. Мы не призываем самодовольно всех нагруженных нести свой крест – каждому свой личный кажется всех тяжелее, – но хотим, чтобы нас не соблазняли возможностью возвысить голос и выставить на публику свои рассуждения о том, почему именно нас с нашими грешатами стоит признать очень белыми и пушистыми – ну почти как г-н Розанов. А может, кому-то он покажется все-таки чернее – не все же при двух женах числятся.
Суслиха – как евреи – была для Розанова и отвратительна и недоступна, и поругана и недосягаема, и помечена Божьим перстом, и мешала жить.
– это та же жизнь) ситуации романа, а заодно и самого Василия Васильевича.
Браки не нужны. Достаточно обменяться некими кольцами. Суслихе – кольцо, авось к настоящему венцу не потянет, второе кольцо – милому другу Варваре Дмитриевне. Выход истерический, бессмысленный, нелепый, что-то imbecile.
«У меня он (злой критик) не заметил выражений, всюду выдвигаемых: „Слияние двух полов, ЛЮБЯЩЕЕ, НРАВСТВЕННОЕ, ЧАДОРОДНОЕ, ЧАДОЛЮБИВОЕ, ИСКЛЮЧАЮЩЕЕ ДРУГ ДРУГУ ИЗМЕНУ“. <> Если <> их принять за АБСОЛЮТНЫЕ МОМЕНТЫ БРАКА <> конечно, получится целомудренная жизнь общества. Обратимся к фактам. Нехлюдов (в „Воскр<есеньи“> Т<олсто>го) погубил Екатерину Маслову». Сюжет «Воскресения» – «факт», по Розанову. Пусть. Но вот слияние Мити с Катюшей трудно назвать чадородным – это уж так получилось, сходились не для того; чадолюбивым – кто уж так очень сильно полюбил чадо-то? исключающим друг другу измену, – у Катюши действительно никого на примете больше не было, а вот Дмитрий явно не без задней мысли о еще более интересных приключениях смылся после слияния из гостеприимной деревни. Нравственным – сомнения вытекают из всего вышеперечисленного.
«Моя идея облегченной формы брака через мену колец спасала бы Екатерину. Она честна. Она любит Нехлюдова. В одно из воскресений она приходит к священнику после литургии и говорит: „Я люблю и кажется любима но я ничего не хочу без благословения моей веры; в предупреждение несчастия – благослови меня отче в брак и дай мне кольцо именное и с днем моего рождения (с открытой датой „брака“ и прочерком в имени жениха). Священник благословляет ее, а после вечерни (можно и сразу бы перед вечерней прийти, без предварительных визитов) дает – не от себя – а от лица и имени церкви (иерей ВСЕ делает только от лица и имени церкви), – церковное обручальное кольцо с надписью: „р. б. (еще и расшифровывается!) (раба Божия) Екатерина, рожденная тогда-то“. И вот пришел вечер, настала минута, подробно описанная Толстым, непредвиденно, внезапно, и каковые моменты, увы, были и всегда останутся до конца мира („увы“ под пером Розанова немножко неясно). Тут – транс! Тут – самозабвенье! Тут – потемнение рассудка; слабость ног и рук, парализованных от любви (все описано в точности, точно так же все происходит и с законными молодоженами, ничуть не хуже. Идут долгие рассуждения: он – мужчина, Адам, муж, женская слабость, размножьтесь, бедняги, правда, меньше всего мечтают в данный момент размножиться… мущине (sic!) дан порывистый напор, <> женщине дана нега, привлекательность и слабость сопротивления, коими мы измеряем красоту души ее. (Все, как оно и бывает). Таково – кольцо церковное. Имея его на пальце, в минуту восторга, от него и ее заражающего, она лепечет простое: „Если ты любишь меня, и не для погубления теперь со мною: обручись этим кольцом, надень его с моего на свой палец и дай мне свое такое же церковное кольцо, также именное и с обозначением дня рождения (что-то вроде американского SS#, номера социальной страховки, удостоверения личности). Ну а Нехлюдов пролепечет и еще более простое: «А я его как раз вчера где-то потерял!“ Но нет: Мы слишком знаем психологию Нехлюдова в этот час, его подлинное и глубокое к ней восхищение, чтобы сомневаться, что он обручил бы ее себе. И она и младенец ее были бы спасены от нарекания. Но предположим другое; возьмем случай <>, что действительно происходит соблазнение наивной девушки злым человеком. Он, конечно, не дал бы залогового кольца. Гипноз девушки с этим оскорблением моментально проходит. Он не только не любит ее, но не уважает (Ларисы Огудаловы, почти наивные девушки, бесприданницы, колец не просят – они прекрасно знают, что им ничего не дадут). Он в точности – волк, а не агнец <>. Пыл ее в ту же секунду опал бы до ледяного равнодушия. Она закричала бы, забилась. Ничего бы не произошло. (Как вам такая история?) Но возьмем ту сумму данных, какую описал Толстой <>. Вскоре Нехлюдов оставляет Катюшу. У нее кольцо и у нее ребенок. Его тетушки ее не судят. По родству – она мила им, и мило будущее ее дитя. Ей нечего таиться. И их одинокий, скучающий, ненужный ми –ру дом – оживляется криком нового жителя земли, нового христианина, и беззаветно счастливой матери (мать озаботится только устройством своей личной жизни, Василий Васильевич). Бог дал этим старым девам средства – и они ими поделятся с нею (могут и не поделиться. И так далее и тому подобное)“.
РОЗАНОВ В. В. Семейный вопрос в России. Стр. 519—521.
ведь не назвал же невестой. Этот расклад ясен и так, без кольца. Ну придет она в церковь. Вы пробовали обратиться к священнику с разговорами на тему «я люблю и, кажется, любима»? «Благословите» – что? Секс, к которому вы очень близко подвинулись? Его Катюша называет несчастьем? Или рождение, возможное, ребенка? Ах, наверное, секс или рождение именно без благословения. Ребенка Бог благословит, секс – это в каком же, матушка, смысле? Если ты, с чего начала, любима – так вот опять же с Божьего благословения – любите друг друга, венчайтесь, там, глядишь, не одним ребенком вас благословят, а многочисленным потомством… Нет, не об этом? А что? Женат, может, избранник, хочешь благословиться на разрушение чужого очага? А? Нет – жениться не хотите? Не собираетесь, не хочет? Так что благословлять-то? Поход на сеновал? Грех. Хоть с кольцом, хоть без кольца, молись. Думаешь, надеешься, что навсегда? В добрый час. Сейчас перетерпи, а там и за свадебку… Ах ты какая настойчивая – иди, матушка, не греши, согрешишь – покаешься. Вот такую воду в ступе толочь придется с Катюшей. Ну не на разовые же ей сеансы кольца после вечерни выносить.
А что у нас с Митей? Ему когда надобно озаботиться заготовкой кольца для раздачи возлюбленным? Также накануне? Восстания плоти определить как достаточные и не бриться, вина не пить, на фортепьянах не играть – скакать в соседнюю деревню, в церковь, вызывать батюшку, кольцо просить? Люблю и кажется, любим? Да потерпи, батенька. Вон граф Лев Николаевич Толстой тоже разжегся, однако ж, потерпел недельку всего одну – и законный брак получил, пользуйся девицей сколько хочешь, и вот живут. Сроки-то не устанавливаются, хоть назавтра перевенчаем. А-а, тебе не для того, тебе для баловства? Ну…
Или загодя надо такие кольца приобретать, носить на шнурке, до нужного момента? В какой-то определенный срок, по каким-нибудь физиологическим признакам, волоски там или еще что-то – не сообразующееся с общими правилами нашей недикарской религии, или в день исполнения, например, двенадцати лет – раздавать? Боюсь, мамаши будут против. Начнут свою антикатехизацию проводить: обойдись, мол, чадо, без колец, выбери девушку честную, тебе по сердцу, в жены годную, – да и что мудрить-то? А кольца не раздавай, милый. Отдашь одно – захочешь другое. А с браком, да с семьей, да с детишками – дай-то бы Бог…
Ну и друзья – смотря какая компания будет. Одни хвалиться начнут: я целую шкатулочку колец пораздавал, другие будут пыжиться от романтизма: обменял свое игрушечное только на настоящее обручальное…
Если в кольце – смысл, то есть другие обряды со смыслом, если кольцо только для игры, так всякие колечки-ошейнички всегда и до Розанова существовали.
– у него таких колечек припасено впрок немало, он-то как раз и не задумался бы, коварный!..
Наконец и счастье Кати: «У нее кольцо и ребенок», – тоже сомнительно. Ребенок у нее и так. В кольце что проку? Бабки и так знают, что Митя обрюхатил ее от страсти, от чего же еще, а давал ли, дурочке, кольцо или нет – это вопрос их сексуальных забав, им не до этого. Бабка добренькая, романтическая – может, наоборот, оскорбилась бы, и прогнала Катеньку, бабка злая, прагматическая – может, подумала бы что лишний работник в доме будет, оставила бы. Пришлось бы рассчитывать уже только на воспитание при доме – хуже, конечно, и Катюшиного.
«Брачный закон таков: идешь к девушке в спальню, кольцо – вперед. А назавтра – адью, мадемуазель. И деньги можно не оставлять, девушки вполне удовлетворяются кольцами».
Ольга Всеволодовна Ивинская, может, скорбно бы гордилась кольцом. Зинаида Николаевна Нейгауз не поняла бы, что ей тычут, да и до кольца бы у них не дошло, им было не до пошлостей, они только смотрели, чтобы соседка по коммуналке не услыхала, а жениться – так вопроса не было. Евгения Лурье тоже гимназию заканчивала, вращалась среди столичных художников, смехотворными кольцами никакими при свободе нравов не интересовалась. Так что единственным практическим применением кольцу остается – соблазнение горничной. Василий Васильевич Розанов был сладострастник. А милого друга Варвару Дмитриевну хотел все-таки чем-то наградить, порадовать.
«Для второй жены его, Варвары Дмитриевны, глубоко православной, брак был таинством религиозным. И то, что она „просто живет с женатым человеком“ (на самом деле было бы лучше, если б она действительно „просто бы жила с женатым человеком“, а то она ведь настояла на совершении незаконного, колдовского обряда венчания ее с „просто женатым человеком“) вечно мучило ее, как грех. Но злая старуха (Аполлинария Суслова) ни за что не давала развода. Дошло до того, что к ней, во время болезни Варвары Дмитриевны, ездил Тернавцев, в Крым, надеясь уломать. Потом рассказывал, со вкусом ругаясь, как он ни с чем отъехал. Чувствуя свою силу, хитрая и лукавая старуха с наглостью отвечала ему, поджав губы: „Что Бог сочетал, того человек не разлучает“. „Дьявол, а не Бог сочетал восемнадцатилетнего мальчишку с сорокалетней бабой! – возмущался Тернавцев. – Да с какой бабой! Подумайте! Любовница Достоевского!“
Хорошо ему рассуждать, кто их соединял. Может, и дьявол – только «мальчишка» сам лип к прелестнице, не насильно же его прилепливали. И почему-то он хотел не только прелестными прелестями попользоваться, для чего-то хотел жениться. Уж жениться-то точно никто не заставлял. Хотел сам получить не только «тайные местечки», но и Достоевского в придачу – ее, Суслихин, капитал, то, что она заработала себе трудами своей юности.
«Лицо ее, лоб – было уже в морщинах и что-то скверное, развратное в уголках рта. Но удивительно: груди хороши, прелестны32 – как у 17-летней (лучше и доподлинное свое знание семнадцатилетних грудей удержать при себе), небольшие, бесконечно изящные. Все тело – безумно молодое, безумно прекрасное. Ноги,руки <>, живот особенно – прелестны и прелестны, «тайные прелести» – прелестны и прелестны».
НИКОЛЮКИНАЛ. Розанов. Стр. 76. О прелести «истинной» супруги своей, честной вдовицы Варвары Дмитриевны, Розанов не рассуждает. Там – домик, мать-старушка, ребенок сирота. Держат квартирантов, холостых мужчин-учителей. Сильно плачут, как по родному, когда один из них умирает скоропостижно. Со всей своей проповедью интимности Розанов хотел бы, чтоб сожительство его с Варварой Дмитриевной (и старушкой «тещей», и расцветающей падчерицей) назвали бы браком (народились и дети), а Суслиха уж куда-нибудь бы провалилась. «В сущности, я скоро разгадал, („потрогай меня“), что она была онанисткой…» (Там же. Стр. 76).
– можно нарваться на брата или там жениха. Так позорить можно только жену. «Всегда чувство благодарности… Ведь я был мальчишка… » (ГИППИУС З. Н. В. В. Розанов в литературе русского зарубежья. Стр. 24). Натешившись, мальчишка захотел, чтобы развод Суслиха, бывшая на 18 лет старше, дала бы без разговоров – и была бы свободна «к вступлению в новый брак». Сусли-хе же, по ее личному вкусу, был милее статус замужней дамы, пусть и в разъезде с мужем. Василий Розанов, как известно, – большое дитя, эгоистичное, как все дети. Простить только его? Ее за развратность – нет? Но тогда он пусть не перечисляет тайные местечки.
Что было бы, если бы Розанов женился третий раз? «Женился» третий раз так же, как «женился» второй, – то есть незаконно, то есть НЕ женился, – вот не сложилось бы с милым другом, какие-то все более и более противные недостатки все всплывали бы, все становились бы очевиднее, все скучнее было бы в доме, а ведь это так часто случается, и никто не может предугадать, когда это накроет, въедет ли в жизнь это несчастье. Но несчастных семей, сходившихся навсегда самым честным образом, – миллионы. Думаю, у него не хватило бы энтузиазма еще раз, новой кампанией, ратовать за развод – да было бы и не нужно. Официально признанного брака у него с Варварой не было, разбежаться (разъехаться – вдова была дамой степенной и строгой), оплачивая потребности детей, а то и по обоюдному согласию взяв с собой жить самого любимого – можно было бы устроить, но Василий Васильевич был бы все равно несчастен. Думаю, что его заблуждением двигало то, что движет всеми заблуждениями – любовь. Очень целомудренно он полюбил Варвару – и всю свою теорию семейного вопроса в России посвятил только одной проблеме: как сделать «милого друга» законной, официальной, такой же, как все презираемые нелюбимые, но законные супруги.
Конечно, он жалуется и злобствует из самого сердца – но саму тему честно изучать и рассматривать не хочет, ответ ему известен, никакой другой истины ему не надо. Зачем ему Толстой со своей невинной невестой, зачем ему сам Толстой, который до тридцати шести лет мог всеми московскими невестами перебирать, никаких эскапад с женитьбами на брошенной любовнице кумира, да еще известного кумира, прославившегося (вдова-то его, при вполне уже оформившемся авторском праве, при вышедших в люди детях, при незабытой честности прожитого брака – не за всякого бы пошла), – в общем, какой-то скверный анекдот.
«Гражданская жена». Ольга Ивинская иногда наивно (вернее, в расчете на людей еще более наивных) называла себя «женой» Пастернака. Спору нет: степень их близости, вовлеченности в дела друг друга, осведомленности, искренности, свободы и пр. и пр. – все именно такому статусу и соответствует. И даже с верхом. И играет против нее: получается, что всем этим (и пр. и пр.) – она жертвует за ложное наименование жены. Ведь она ею не была? Значит, не было близости и прочего? Те, кто называет себя тем, кем они не являются, теряют право на действительные права. Советское изобретение (правда, последних, несоветских лет) – «гражданская жена», – будто все остальные живут исключительно соединенные церковным браком. Церковных браков очень мало. А уж если изобрести простой и точный, как двадцатирублевый тест на беременность, тест с положительной реакцией на мотивацию проведения церковной брачной церемонии как средства насыщения помпезностью обычной свадебной церемонии (в дополнение к лимузинам и отбытию на близкие к экватору острова), то церковных браков и почти нет (избранных-то мало). Остаются все гражданскими мужьями и женами. Однако «гражданскими» себя именуют просто-напросто сожители и сожительницы. Сожительницы, разумеется, чаще. Размножилось столь это явление в последнее время оттого, что сожительств (бойфрендов с герлфрендами) стало действительно, по западному образцу, больше, чем в былые непро-двинутые времена.
Однако там, где это просто незарегистрированный брак, у нас – обязательно «гражданский». Сомнений нет – кто-то ждет лучшей партии, а кто-то не хочет жениться. В любом случае, пока это не муж и не жена. А граждане они секуляр-ного государства. Никто не обязан идти под венец.
– это брак, а все, что не может считаться простым и обычным браком, – оно может быть в сто раз лучше чем брак, но – не брак. Когда они называют свой не брак браком, как мы должны называть наш (не вокруг аналоя, но в полном соответствии с принятыми в актуальном обществе протоколом)?
Дайте нам любое, самое уничижительное наименование, и мы назовем Ольгу Всеволодовну Ивинскую, долговременную подругу Пастернака, такого близкого ему человека и пр. и пр. – его женой: тем, кем она не была в существующей терминологии.
«Он подтвердил, сказав, что Зинаида Николаевна последние годы, после смерти Адика, глуша свое горе в общественной деятельности и помощи чужим детям, сказала, что не может больше быть его женой, оставаясь лишь хозяйкой дома и воспитательницей Лени».
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка… Стр. 475.
более лощеная, более похожая на жену, чего доброго, могла бы ею и стать – ведь и в истории с Ивинской у него было не до конца все просчитано и кое-где слабину он давал больше допустимого, оставив после себя Ивинскую, например, более богатой, чем Зинаида Николаевна.
Он столько вел материальных расчетов в своей жизни (половину из этого – в плане материальной же бескорыстной помощи друзьям, их семьям), многие из которых были долговременными, тщательно учитываемыми – это про Женю, – что мог бы и уследить за тем, что Зинаида Николаевна оставалась без пенсии, полагавшейся даже домработницам, на казенной, не ей выданной даче и с обремененными доверенностями и давно выбранными гонорарами.
Чемоданы заграничных роялти Пастернак предполагал по совести делить. Но человек предполагает, а Бог располагает… В общем, не женился он все-таки не потому, что слишком был тверд, а потому, что Ивинская недотянула. Более тонкая штучка могла бы и женить. Некоторый, впрочем, запас прочности Пастернака известен – Зинаида Николаевна осталась бы в полном попечении благородного гаремного законоуложения. Пастернак остановился на полпути между гаремом (в бытовом, для среднего мусульманского класса, не сказочном варианте, то есть ограничивающем воображения четырьмя равноправными гражданками) и домостроем.
Православная церковь БРАКОВ вообще не допускает. В смысле что во множественном числе. Умерла там жена, изменила, пропала ли куда – нет никакой разницы. Вдовцу дозволяется жениться (имеется в виду, что не ведут под уголовный суд), только чтобы схватить его на краю пропасти над более страшным грехом прелюбодеяния (не измены, Боже упаси, а просто не освященного, пусть по виду самого брачного, сожительства), но благодати полной брак этот не имеет, и разве что вдовец остался еще пока бездетным. Безукоризненному Андрею Болконскому, например, на самом деле надо было еще постараться законное разрешение получить. Впрочем, времена были веселые, вольтерьянские.
– повеселее и побойчее жены. Такой был образ у этой связи.
«Мамочка жалела, что она сама предложила отцу уйти. Что не поборолась за него». На первых порах это казалось благородным, а потом увидела, как вцепилась Зинаида Николаевна в Пастернака и не отпустила к Ивинской. Евгения Владимировна, конечно, не простила никогда, и в конце сороковых, когда об Ивинской стало известно, она надеялась, что это будет ее реванш. В таких делах обычно не важно, что Пастернак уйдет не к ней, – страсть (не любовь – нелюбовь) разгорается как заново.
«Несколько раз, когда он предлагал ей, тяжелобольной, отдохнуть в санатории, она в страхе отказывалась: „Вы хотите остаться без меня ОДНИ“ (для дурного, легкомысленного). „Вы хотите „ОТВЯЗАТЬСЯ ОТ МЕНЯ““.
НИКОЛЮКИН А. Н. Розанов. Стр. 297.
А как же «кольцо»? Уж ей-то Розанов точно бы дал КОЛЬЦО. Это через сорок лет на самом деле супружеской жизни… Это так она верила в то, что их тайное хождение вокруг аналоя имело какой-то смысл? Только жена после дурной, недружной, натужной жизни может заподозрить, что от нее больной хотят избавиться… Она ведь не сошла с ума? Значит, так подспудно она в это и не верила. Значит, браком Василий Васильевич считал свое сожительство с Варварой Дмитриевной только потому, что они были в хороших отношениях, не зря он зовет ее – «друг». Везде, еще до ее болезни, пишет – «друг». Ей, по их обстоятельствам, была бы приятнее «жена». Как им повезло, что много лет они были близки и дружны, – вернее, оказалось, что они могли быть близкими и дружными: такую совместимость очень трудно предположить до начала брачных отношений, какая-то общечеловеческая совместимость в браке может как-то расползтись, разъехаться без электричества, без любви – и люди не смогут понять, как все это могло произойти…
Заранее предсказать трудно, вероятность – очень высока. Сейчас выход один – развод (если «пробный брак» не продлился годы), раньше – терпеть. Незаконный сожитель, примерный семьянин, к какому разряду себя бы отнес Василий Розанов, если б и второй его союз – сплошь и рядом в браке женщина с годами, приживаясь, раскрывает не самые лучшие черты – оказался бы неудачным? Вернул бы кольцо и пошел искать легкомысленного счастья (ведь он – за развод и за признание законными всех последующих браков, заключенных после освобождения от страданий неудачливых супругов), или признал бы святость и нерушимость брака и стал бы терпеть (ну или там убил бы такую жену или разъехался бы с ней на худой конец, как сделал он с Суслихой), а там и снова вступил бы в «брак» – в какой-то долговременный, основанный на первоначальной любви союз (надеюсь, на этот раз все-таки без хождения кругами по городскому саду под ручку, а потом такими же кругами вокруг аналоя за закрытыми церковными дверями).
верят, а, как святые, непосредственно с Богом общаются и перед ним непосредственно хотят соединиться, освятить свой союз. Да разве и так Господь их чистоту и серьезность намерений не видит без тысячерублевых спектаклей?
«Я – поле твоего сраженья». Вот вам, Василий, Васильевич, поле сраженья без церковников в епитрахилях: узаконить-то все можно, да вот надо побиться еще за мужчину. Василий Розанов не был завидным женихом, таким, как Пастернак, и вдовица пошла за него, потому что других ей по бедности было не сыскать, даже просто неженатого оказалось не найти. Общего у них только одно – что называли себя супругами, таковыми не являясь. Все законные семьи законны одинаково, а все незаконные незаконны по многообразнейшим причинам.
«Приходит в суд муж, плачет. „Тебе чего?“ – „Жена четвертый год у соседа живет и надо мной насмехается“. – „Свидетели есть?“ – „Как же, вся деревня – свидетель“. – „Не, не такой свидетель“ и пр.».
НИКОЛЮКИН А. Н. Розанов. Стр. 326.
Это в разъяснение трудности процедуры развода. Ну, дадут ему развод: что, деревня над ним смеяться перестанет? Сразу бы надо было прибить ее, иль другую какую в дом привести, а этой сказать – ни ногой, кто его защитит, что это ему Василий Васильевич церковь в помощники зовет? Или нельзя уж без нее? Вот они, забитые мужья, вот Василий Васильевич: «Надо было бы ей показать „кнут“ (это о Суслихе – и верно, и Варвара Дмитриевна была бы свободна) – и, в сущности, она стала бы „в стойло“. Такие люди – истязают, истязают, если их кто-нибудь не порет».
Суслиха считала, чувствовала себя чем-то – какой-то частью – Достоевского. Розанов был ей не ровня. Она была взбешена против него, как Женя Пастернак против мужа Бориса, который с деньгами от проданной золотой медали школьной отправил ее на убогую дачу под Питером, а Маяковский в это же самое время – надо же было Жене эти афиши разглядеть – разгуливал по «набережным» и «заглядывал в витрины».
Какие-то великие умеют жен приструнивать, какие-то — нет.
«Вчера, говорят, мимо нас прошла по большой дороге в отъезжее поле чья-то охота вместе с охотой молодых Толстых. Как это удивительно – я современник, и даже сосед с НИМ! Ведь это все равно, как если бы жить в одно время и рядом с Пушкиным. Ведь это все ЕГО – эти Росто-вы, Пьер, Аустерлицкое поле, умирающий князь Андрей…»
Бунин И. Жизнь Арсеньева.
– сейчас это Липецкая область, граничащая с Тульской. Свою худобу, нищенство, талант, амбиции, гиперсексуальность он очень поэтично описал… Кому он мог это предложить? Графине Софье Андреевне? Молодым графиням? Такими, как он, могли быть половина молодых мелкопоместных дворян и в Тульской губернии. Он лишь оставил эту мимолетную, поэтическую, промелькнувшую как кавалькада, запись о чужой охоте – и пошел охотиться один за добычей, которая только ему причиталась.
Пусть тот был лев (это проще всего представить), но и он – волк, или пусть тот был матерым волчищем, а уж этот – тоже претендующим на свое молодым длинноногим шакалом. Действительно, по иронии судьбы, вернее, по ее игре (Нобелевская премия – это кидание костей), Толстой от премии отказался, а Бунин – взял. «Горячо покраснел, но взял» (это Бунин про первый аванс в редакции). А вот Розанов – женился.
Розанов, несомненно, более велик, чем Бунин. Вернее, Розанов – великий человек, а Бунин – нет. Писатель Розанов только потому, что записывал свои великие мысли, но дело его не писательское, а богоискательное.
Розанов собрался посетить Толстого первый раз в 1898 году. Толстому было ровно 70 лет. Вопрос, который Розанов намеревался обсудить с Толстым, формулировался так: «вопросы брака и пола».
Эта книга – о Пастернаке, и изо всей его биографии в ней есть только жены, любовницы и браки; в какой-то самой минимальной степени – и вопросы «пола». Жены – вопрос личный, о женах и Розанов бы не рискнул с Толстым говорить (одну свою ругать, другую нахваливать, одобрять Толстого за приличный брак?), любовницы у Пастернака были потому, что до брака дело не дошло, а не потому, что жены было мало (здесь Толстой его бы не понял: такие тяжеловесные любовницы – эрзац-жены ему были совершенно без надобности, а вот куда глаза девать и какому богу молиться, когда девки хоровод ведут, – вот в чем вопрос).
которые посвятили этому всю жизнь и ни о чем другом, кроме вопросов пола, думать не могут. Некоторые гении вроде Розанова могут и о другом, но о поле думают непрестанно.
«о вопросах брака и пола». Хорошо, что за Розанова были ходатаи – роль записного эротомана, в сытом, полном, семейном проявлении эротизма наверняка Толстому наскучила, но множество людей писало ему письма ОБ ЭТОМ, будучи уверенными, что, как Толстой выражался, «он пойметь». Вот и г-н Розанов едет из Ельца с незаконной женой – все об этом.
Сначала Розанова волновали в видении Толстого и другие, более общие вопросы христианства. Хорошо было всем взваливать на Льва Толстого решение всех жизненно важных вопросов: мол, ты Толстой, ты и реши нам. Для простоты и чтобы Толстому было не отвертеться, вопросы эти назывались именно христианскими.
Что он мог с этим поделать?.. А ведь он был еще и охотник! С этим он разбираться вообще не стал: постарел, да и перестал ходить на охоту. Наверное, старался не думать: за легкий морозец и лай собак в далекой роще он убивал зайцев. Ну вот он вам и «ответил»: оставил французам убивать Платона Каратаева. «Велел удерживаться» – как злобно через двадцать лет после встречи пишет Розанов о других проблемах (совсем в ином ключе, чем вначале, по горячим следам)… Мяса не ел: зайчихе он в глаза смотреть не успевал, а на бойню сходил, увидел в «спокойной обстановке» – хватило с первого раза. Не открылось даже ему.
Что Розанов хотел услышать? «Нет даже мыслей». В главных «вопросах» нет решений, а мыслей Толстой не хотел уже иметь, он и раньше декларированно от них отрекался.
«Когда я говорил с ним <> о семье и браке, о поле, – я увидел, что во всем этом он путается <> и, в сущности, ничего в этом не понимает, кроме того, что „надо удерживаться“. Он даже не умел эту ниточку – „удерживайся“ – развернуть в порядочки льна, из которых она скручена. Ни – анализа, ни – способности комбинировать; ни даже – МЫСЛИ, одни восклицания. С этим нельзя взаимодействовать, это что-то imbecile…»
РОЗАНОВ В. В. Семейный вопрос в России. Стр. 203—204.
У Розанова был потребительский настрой (он кормился со всего, что выпадало в жизни): он долго добивался аудиенции у Толстого, был в восторге от того, что она состоялась, написал об этой короткой встрече сорок статей, обдумал все вдоль и поперек, но потом стал недоволен: стало казаться, что чего-то недополучил. Хотел больше мыслей. Был ведь у Толстого! А мыслей-то? Пересказывать больше (через десять лет) стало нечего. Раз Толстой – давай выдавай мне мысли. Что ж междометиями-то!
Ирочка Емельянова с ГОРЕЧЬЮ называет мать «незаконной», в кавычках, женой. Пишет даже так: «мир „незаконных“ жен и ДЕТЕЙ» (выделено автором). То есть даже она была бы не прочь называться – ведь не быть же? – ЗАКОННОЙ дочерью Бориса Пастернака. Горькая ирония над простым и непреложным фактом, фактом в третьей степени, если выразиться так для простоты. Первая степень – что она не была не только законной или незаконной дочерью, но даже просто биологической. Вторая степень неуместности иронии – Борис Пастернак в описываемые
Емельяновой времена был женат и, поэтому, даже поучаствовав в зачатии Ирочки, он не мог дать ей более высокого титула, чем «внебрачный ребенок». «Незаконный» – это действительно термин не официальный, просторечный и в таковом качестве достойный заключения в кавычки, – но выбор его сделан Емельяновой, и к тому же он когда применим – отражает реальные обстоятельства. А вот что касается третьего момента: возможности сделать ее законной (можно брать и не брать в кавычки) – просто официально признать отцовство – дочерью, – это действительно дело довольно нетрудное с юридической точки зрения, но для этого потребовался бы сущий пустяк: желание на это, не-воспоследовавшее в объявлении и осуществлении, самого Бориса Леонидовича.
«незаконных» детей – каковыми считались его по нынешним временам многочисленные дети от второго «брака». Очевидно, права их, подводя под это теоретическую, разумеется, базу, он отстаивал бы и если у ненавистной Суслихи остались бы законные дети, воспитанные скорее всего в ненависти и презрении к отцу. В более обычных семейных несчастных обстоятельствах – это с разломанной судьбой дети, более или менее интересующие оставившего их ради новой любви отца. Любовь, по Розанову, превыше всего, брак должен быть по любви, нет любви – долой брак, вон – жену, про оставляемых детей он как-то умалчивает (у него самого не было, а вот появившиеся от брака по любви, незаконные – были). «Незаконных» немедленно признать законными!
Оппонент (в редакции, публикующие его статьи, приходили большие письма) совершенно резонно пытается его образумить: дать «заслуженное» незаконным – это значит отнять от законных. Представьте себе женщину с ребенком, которая девушкой на выданье выходила замуж по обоюдной симпатии за господина с хорошим положением, своим домом и ста тысячами в банке (об этом было осторожно, но доподлинно выведано). По совокупности качеств он был предпочтен другим претендентам (положим, таковые были, или, во всяком случае, было время, чтобы каких-то иных надежных спутников жизни поискать).
И что ей и ее детям остается после того, как супруга опостылет, теплота (так Василий Розанов называет жар чресел, поскольку просто теплота может сохраниться и в дружеском, без достойного специального упоминания разожженного влечения между супругами) исчезнет – и брак умрет (он не обязательно умрет, не говоря уж о том, что браки не умирают)?
Ее детям должно оставить отнюдь не сто тысяч с процентами, а уж сколько будет не жалко заново влюбленному отцу и его полной забот о собственном гнезде подруге. Или сколько-то, вполне определенная часть, какая будет полагаться по продвигаемому Василием Розановым новому закону «О счастливой семье». Но ведь не столько же, на сколько рассчитывала благоразумная девушка, вступая в брак с человеком, который представлялся ей подходящим! А что? Разумная осмотрительность вменяется нашему полу в обязанность, в противовес Евиному легковерию.
Рассудительна и нелегковерна была Дева Мария, когда ей было сделано предложение о рождении неоднозначного младенца. Что ж говорить о девушках из различных социальных слоев, которые перед браком предугадывают, будет ли это наилучший вариант для того, чтобы создалась крепкая семья, чтобы был у нее надежный глава и достойный отец. За девушку некому вступиться, г-н Розанов против того, чтобы государство гарантировало девушке свою опору. Полюбит муж другую – значит, полюбит; дети его, новые, ни в коем случае не должны страдать. Старые, от разлюбленной – должны?
(или четвертом, или пятом) браке родителя, как кому-то другому не повезло не родиться первенцем Билла Гейтса. С оставленной разлюбленной женой легче мериться правами, чем с Биллом Гейтсом, – явиться к нему в дом, когда вся семья за чаем, и объявить: а чем я хуже вас, ядящих на золоченом фарфоре?
Дети Василия Розанова от незаконной жены были всем хороши – ему нравились, он их любил; если б у Суслихи остались прижитые от него дети, он бы не дрогнул окоротить их аппетиты. Ну а Варвару бы Дмитриевну – не разлюбил. В очередь за законным наследством никто больше не встал.
«В святом законе Божием <> написано: „Ты с нею соединился – и она твоя жена. Если ты не хотел ее взять в жену – ты не должен был прикасаться. Ты отвечай как сильнейший и мудрый, как господин, как Адам и вождь супружества“».
РОЗАНОВ В. В. Семейный вопрос в России. Стр. 310.
А ведь это же он написал: тайные местечки прелестны, прелестны – надо полагать, прикасался. К чему ж тогда его тома о праве на развод? По его слову – жена ему Суслиха.
– смотря откуда ему ветер принесет тонкие волнующие запахи. И второе – чтобы называлось все это как можно приличнее, не хуже, чем у других, даже если эти другие организовали для себя какие-то правила и в свой клуб принимают только соблюдающих их – соблюдающих с охотой или без охоты. Розанов не согласен. Завидует, ропщет, стучится, пишет много (заодно и платят построчно, собратья по перу примечают), приводит для примера даже корову, которую привязывают в дальнем углу сада, когда у ней ее теленка закалывают. Страдания коровы не помню, для иллюстрации чего, но читать больно. Согласиться тем не менее нельзя – потому что жалко не только Василия Васильевича. Жалко и брошенных (пусть и законных, как ни горько Варваре Дмитриевне знать, что кто-то все-таки верит законным, которые тоже плачут, или Ольге Всеволодовне – той вообще все равно, лишь бы на ней Пастернак женился).
Розанов очень осуждает истории, когда не взятая замуж мать убивает рожденного ею ребенка. Осуждает, конечно, не мать.
Если она и утопилась сама, не сумев заставить жениться, – то тоже виноват и не могущий на каждой жениться, и, в частности, не расположенный на это мужчина, и – опять же плохо организованное общество, которое не приготовилось изгонять из себя мужчину, а евину дочку – и прощать, и наделять правами женить на себе каждого взглянувшего на нее с вожделением, которое было ею спровоцировано, ею организовано и ею доведено до стадии ва-банка.
…он защищает детоубийц, как будто рожают они исключительно от женатых мужчин, которым злые жены не дают развода, а так бы они сразу – на всех, на каждой, в каждом городе – женились бы.
Аргумент здесь только один – неравноправие, колоссальное неравноправие в самом основном деле человеческой жизни, в людях и их детях. Как это переживают феминистки – непонятно, права не только вожделенно уравнены, но мужчины обесправлены абсолютно, женщина – наделена божеской властью, она может рожать, может убивать, может равнодушно отворачиваться. Аргумент для предоставления всевластия один – чтобы отвести материнскую убивающую руку. То есть женщина априорно признается существом настолько кровожадным, бездушным, меркантильным, что считается способной – каждая женщина – ради лишнего куска хлеба, лишней пары колготок, лишнего ужина в ресторане под музыку ресторанного же оркестра убить свое дитя, если законы не будут столь гуманны, что разрешат ей оставить его в родильном доме без своего материнского внимания.
Причем законного можно не любить, можно отречься от него в сердце своем, можно видеть – не усмотреть, а видеть предъявленной – точную копию нерассмотренной в подходящее время матери – и отдаться незаконным детям, которые, дай им Бог, подрастая в любви и заботе добрых родителей, в свой час дождутся лучшей семейной доли. Может, несчастье незаконных детей рукотворное, созданное людьми и ими же могущее быть устраненным, но ценой того, что сразу же на сцену выступят еще более несчастные люди – дети, которым не то что недодали, а отняли. Отнятого – жальче, чем небывшего никогда.
Розанов, с пятьюдесятью учительскими рублями и когда негде ночевать, – кто пойдет за женатого?
«Тяжелая старуха». Зинаида Гиппиус приезжает в какой-то волжский город, их – с супругом и писательским кружком – принимают с большим почетом по философской и теологической части, поповна показывает ей семейный альбом: «…седая, совсем белая, толстая старуха. В плоеном чепчике, губы сжаты, злыми глазами смотрит на нас. „А это кто?“ – спрашиваю. „А это наша знакомая. Жена одного писателя петербургского. Ее фамилия Розанова“. – „Как Розанова? Какая жена Розанова? Василия Васильевича?“ – „Ну да, Василия Васильевича…“»
ГИППИУС З. Н. В. В. Розанов в литературе русского зарубежья. Стр. 22. Конечно, жена. А кто еще она Розанову? «Его первый брак был, воистину, страшен. 18-летним мальчишкой Розанов женился на 40-летней женщине, любовнице Достоевского. Она была похотлива, ревнива и зла».
«…поповна продолжает: „Она очень злая. Такая злая, прямо ужас. Ни с кем не может жить, и с мужем давно не живет. Взяла себе, наконец, воспитанницу. Ну, хорошо. Так можете себе представить, воспитанница утопилась“.
ГИППИУС З. Н. В. В. Розанов в литературе русского зарубежья. Стр. 23.
Утопилась воспитанница. Так ведь и у Розанова падчерица – повесилась. До какого градуса должна дойти неправота в деле всей жизни, в любовном и теплом разрешении дурно поставленного семейного вопроса В РОССИИ (конечно, во всей России), чтобы девушка из его семьи сначала в монастырь стала уходить, а потом – повесилась? Не вешались даже у Достоевского. У Толстого – никчемные, бойкие – все были счастливы.
Он жил напряженной половой жизнью со своей «немолодой, некрасивой и, вообще на посторонний глаз, лишенной всего того, что в наше время получило кличку sex appeal» (БЕНУА А. Н. Кружок Мережковских. В. В. Розанов. Стр. 195), женой, подробно и «нескромно» все впечатления от этого дела описывал, «движимый своим супружеским энтузиазмом»; она, за свой сомнительный статус и незлобливость супруга все терпела, а дети не видели никакого просвета. Многодетная семья Василия Розанова распалась, затухла самым неплодородным, наказатель-ным образом.
– она и есть жена. Женя хоть и лучше Суслихи была, физиономией об умывальник не била, разве что скандалы устраивала, за Достоевского саму себя почитала, – но не разженишься, она была и осталась семьей. Взял Зинаиду – не бросил. Ольге – не обещался. Пел, как господин Бобров (ужасный человек, не отказавший поклоннице, которая, как выяснилось, претендовала на большее и со зла утопилась) в астраханском театре – тенором.
«Влюбилась в баритона, но он ее оставил; потом она отравилась».
РОЗАНОВ В. В. Семейный вопрос в России. Стр. 292. Баритон Бобров выступал в Астрахани. Студенты во время концерта зашикали на него, выражая свое неодобрение, что – не женился. Остальная, не студенческая, публика, однако, желала, чтобы выступление состоялось. Г-н Бобров заявил, «что роман с девушкою „его домашнее дело“». «"Девушка отдалась, но не обязан же я ее любить; она покончила с собой, но это ее дело, а не мое дело". Таково resume над усопшей г. Боброва. „Девушка сбежала от родителей и бросилась на шею мужчине. Таковская была и таковскую получила себе смерть. Пойте, г. Бобров“. Это resume слушателей в театре».
Там же. Стр. 295.
Розанов целиком на стороне студентов. Баритон должен жениться на каждой гастроли, тогда и студентам будет незазорно брать в жены вдов оперного премьера.
– это потому, что было ему обидно, что Суслиха Достоевской не была, что пришлось ему жениться на том, чем Достоевский пренебрег. Погорячился; вдова, Анна Григорьевна, занималась увеличением и распределением доходов, не до студентов же в самой жаркой и несообразной стадии юношеской сексуальности было ей! Вот Достоевского бы по площадям потаскать, чтоб не брался честных девушек (у Сусловой и до «классюши», правда, нашлось бы чем побряцать на поле ее сраженья) использовать для холостяцких утех и раз-гулки воображения.
Сущность семейного вопроса в России, который был, как всё тогда, на просвещенный и либеральный взгляд, плох и несовершенен, и подавлял человека с его благодатной, конструктивной, исключительно во всем положительной СВОБОДОЙ, состояла, во-первых, в том, что человеку не велено было разводиться с женою и жениться на новой, бросая прежнюю жену и детей (предполагалось, по-роза-новски, что все первые жены очень плохие и бездетные), а новую с детьми признавать наизаконнейшими, со всеми исключительными материальными и социальными правами, а во-вторых (Розанов – мыслитель противоречивый), чтобы всех прелюбодеев, развратников и просто шалунов заставлять тут же сразу жениться. Чтобы девушки, которые беременеют от наиболее, по их мнению, ценных представителей этой сладострастной породы, детей своих по недостижении просчитанной цели не убивали, да и сами бы не топились (некоторые истерички и на это ведь идут), а были б уж доподлинно уверены: кто посмотрел на них с вожделением – тот и женится (при их, девичьем, на то благоволении).
И вот таким образом искоренится понятие греха (в «вопросах пола») и все станут счастливы – Розанов ведь имел в виду положительную и общественного широкого значения цель. Причины всеобщего несчастья человечества (Розанов Толстого не особенно чтил и считал, что все несчастливые семьи несчастливы одинаково – вот как он, Василий Васильевич) и причины, приведшие к краху его, Василия Васильевича, семейной жизни, – они одинаковы для всех. Если б Суслиха была женой (не его, а того, кого он видел рядом с собой в постели), то уже была бы соответственно в этом качестве (не только сексуальном) им испытана, и, наверное, была бы хоть на что-то удобоваримое в быту похожа. Это как минимум. Ну а как superflu {Superflu – излишек, избыток (фр.).} – то, ради чего все, собственно, и затевалось, – был бы женат Розанов практически на Достоевском, а так – на отброшенной тем вещи.
Люди всегда будут крутиться, чтобы не идти прямыми путями, но те тем не менее предначертаны для тех, кто захочет справиться, куда вынесет. Даны с прямотой и прямо линейностью не обрастающего теплыми интимными подробностями закона: прилепись к жене. Розанов прилепился к Достоевскому. С Достоевским ничего просто так не получится.
О ней известно главное, что она – любовница Достоевского. О нем (его семейной жизни) известно главное – что он женился на любовнице Достоевского.
«Убита семья, убито дитя, отняли имя…» Да почему же им не сохранить это дитя, не сохранить семью, не дать ребенку имя? Ведь так все просто! Ах вот в чем дело: за каждым из членов этого воспеваемого Розановым союза (кроме несчастного дитя, разумеется – рожденного безответственными родителями несчастным) стоит кто-то другой. Брошенная жена или брошенный муж. Пренебрегая, разумеется, их страданиями (не страданиями – разбитой жизнью, позором и частичным освобождением – чем угодно, только не нормальной счастливой семьей), Розанов подробно и жалостно живописует страдания тех, кому злые люди и бесчеловечные законы не дают объединиться в новый радостный союз.
Описывая необходимость развода, Розанов неуклонно, раз за разом, в качестве положительного аргумента, сообщает, что брошенная ушедшим к другой женщина остается свободной вступить в другой брак и непременно в него вступит, как только законы не будут связывать ее губящими ее жизнь прошлыми обязательствами.
Оставленная мужем за прелюбодеяние, может, и спод-вигнет любовника на брак с прелестной прелюбодейкой, а вот просто, как чаще всего бывает, брошенная мужем ради молоденькой, жена вовсе не факт, что тут же и сразу устроит новый счастливый союз.
В нашем веке и в нашей стране, когда развод – дело двух недель и двухсот рублей пошлины, статистика повторных браков у женщин, особенно с детьми, – ужасна. У женщин почти нет шансов. У их вообще не принимаемых Розановым в расчет детей – тоже.
Государство вмешивается в дела семьи – вмешивается, выполняя нужды самих семьянинов, – назначает пенсии, например, распределяет спорные наследства. Без формального критерия в таких массовых, запутанных делах не обойтись. Вводя свой, справедливый критерий, Розанов предлагает не учитывать институт существующего брака (то есть просто брака), упразднить его – и назначить новый.
– теплоты, интимности и счастья брака. Новизны в революционной этой мысли мало – вроде бы так и пред аналоем вопрошают, прежде чем в брачном свидетельстве крючок поставить: по любви ли, мол, и по теплому ли согласию брачуетесь? Нового ничего не изобретено. Ноу-хау Розанова: как только жена стала не так-то уж очень интересна, а соседка – тепла и приветлива, – никаких препон извольте не чинить!
По нему и назначать пенсии. В своем глобальном изменении законоуложения по брачному вопросу Розанов, однако, комически узко доходит только до одной цифры смены браков – два (у самого Василия Васильевича и было два брака), со своей широтой и нестесненностью фантазии он не начинает взахлеб писать: а там оставить вторую жену, а потом – третью и восьмую!
Достоевских, которых, безусловно, надо бы было заставлять жениться на Суслихах (чтобы тех незазорно впоследствии было брать в большого литературного значения жены), – мало, перечесть по пальцам; теноров – даже и тех не на всех хватает. Беременеющие девушки входят в свое состояние от неосмотрительной связи и с людом попроще. Частая причина: мало задумываются над задачей найти честного мужа, задачу родить и поинтриговать считают более легкой, чем порасставлять сети до того, как в игру будет выдвинута отнюдь не всесильная фигура несчастного, никому не нужного ребенка. Та простая, не интересантка, которая забеременела потому, что забеременела и по этой же причине родила, – она и не станет убивать ребенка.
«…он взял бы своего ребенка на руки и не спустил бы его с колен, если бы всемирно услышал: „Радуемся тебе и ему и вашей связи“».
РОЗАНОВ В. В. Семейный вопрос в России. Стр. 295.
– за свою беленькую дочь, играющую с французской лопаткой. Она не хочет, чтобы ее, когда она станет взрослой, оставил муж и легко, законно, пролоббированно господином Розановым нашел одобрение и всемирное приветствие общества за то, что водрузит себе на колени ребенка, рожденного женщиной, которая все поставит на то, чтобы муж оставил дочь Дарьи Александровны и Степана Аркадьевича. Сам очень безнравственный, Стива, со стоицизмом и грустью признающий прискорбную распространенность феномена суженности брака, и то содрогнулся бы и открестился от перспективы водружать себе на колени плод радующей весь мир связи. Он того и гляди от удовольствия теплого и интимного общения с мамзелями отказался бы перед перспективой такого опыта над женой и детьми – если и им посмотреть на это зрелище свободной радостной связи предложат.
«…дети, которым не дается имя (фамилия) родителей, безмолвно отнимаются у них, – семья хоть не фактически, но юридически расторгается, убивается. Убита семья, убито дитя, между тем как они живы, вот тут же, держатся крепко за руки друг друга».
РОЗАНОВ В. В. Семейный вопрос в России. Стр. 287.
Ну и пусть держатся, никто никого не отнимает, не убивает на самом деле никого, а вот если они хотят убить другое дитя, другую семью – ту женщину, которая была частью другой семьи и без семьи себя не представляла, для семьи выходила замуж, – то все-таки неплохо, что за эту первую семью кто-то бы заступился.
Пастернак, видя, что государство и общество ему не собираются помогать, труд и грех взял на себя. Женю ему подсовывали в легкомысленные супруги: «думал, женюсь, а там видно будет»; женой ему была Зина: «Когда я умру, не верь никому, только ты была… » и пр. За это он и назвал союз с Женей «преступным» – «преступным образом Я… (выделено автором)», – вовсе не винил не дающее ему с легкостью петушка отскочить от нее общество и вовсе не требовал своих прав на свободные счастливые союзы, а был несчастлив, как несчастны все многоженцы.
на своего ребенка.
«…долголетние связи, полные семьи, в которых, напр., дети даже не подозревают о судьбе своей, видя вокруг себя всю нежность и заботу попечения родителей. Родители тут у них на глазах, и одни знают, а иногда от давности даже забыли сами, что в их отношениях есть только любовь и согласие, но нет уз законных».
РОЗАНОВ В. В. Семейный вопрос в России. Стр. 288.
Над узами иронизирует – зачем же они тогда желательны? Жили бы себе в нежности, заботе и попечении без всяких уз. Нет – хотят уз. Хотят гарантий от непредсказуемого момента, когда брачные узы покажутся слишком «суженными».
«"Незаконные сожития" суть плод суженности брака или опасения вступить в брак». На эту последнюю тему, об опасении, пусть читают молодые люди и матери мальчиков, герой нашего романа, к счастью, избежал поимки в сети отъявленной хищницей или распутницей. У дам было всего понемножку: и собственной сексуальности, и знания ей и себе при ней цены, и ум, и разгул, и жажда счастья – любовь к себе, любимой. Девушки, как правило, не сожительствуют из боязни брачных уз. Суженность же брачных норм, действительно, досаждает очень многим. Это целая категория, которая «обнимает людей, которые любят друг друга, но им невозможно вступить в брак по причине суженности брачных норм. Самый обычный пример этого – фактически распавшаяся семья, которая умерла во всем своем реальном составе, но юридически продолжает существовать. Так как живой человек живет не с „юридическою женою“, а с настоящею и кровною и нуждается не в документе супружества, а в фактическом супружестве, то, чувствуя первую семью для себя лично умершею, – он вступает во вторую».
«Брак, будучи чрезвычайно интимною и живою вещью, расстраивается, когда нет правды в этой его интимности и жизни».
Рукой Толстого кто-то водил – у него нет ни слова неправды. Стива Облонский женился по огромной любви – «Мы смеялись, когда он к каждому слову прибавлял: „Долли – удивительная женщина“», по такой же, по какой удалось (не удалось отвертеться?) жениться тяжеловесному Левину. И даже по большей: Левин мечтал не о Кити – о семье, семью хотел как у Щербацких, Кити просто освободилась в нужное время, а так, сама по себе, не поразила его в самое сердце, как поразила гуляку Облонского юная Дарья Александровна.
Облонскому никакие семьи были не нужны – он просто не смог в тот момент представить себя и свою жизнь без Долли. Да и симпатичнее Долли, чем Кити, – не такая вздорная, жестокая, без апломба, непонятно почему выросшего после унижения. Про унижение знали только родные – только на родных ПРАВДИВАЯ Кити и отыгрывалась. Суженность брака Степан Аркадьевич осознал довольно скоро, а главное – совершенно ясно. Посчитать Долли с семьей умершими и выбрать чистое и теплое новое сожительство, по счастью, не читая трудов Розанова, – не пришло в голову.
– нам хорошо из охлажденной для удобства обработки статистикой снисходительности двадцать первого века без всяких кавычек называть его сожительство браком – все не получает закона, он и обрабатывает почву. Для себя, для вялой Варвары Дмитриевны, а еще для всяких легкомысленных, развратных, ну и просто запутавшихся – по недомыслию оступившихся, но требующих пересмотра законов, приведения их в бессмысленную кашеобразную сумятицу – субъектов. Мыслит глобально (в географическом смысле) – неладно все не только в Русском царстве, за морем также худо. Тут и мальчик, повесившийся от равнодушия (заботы, добросовестного воспитания, обеспечения всем необходимым) отца и учителей (мать сбежала неизвестно с кем и без любви – но в поисках, в надежде на любовь. Розанов называет ее «развратницей» – конечно, в кавычках).
Виновато, кто б сомневался, отсутствие развода – мальчик, правда, все равно бы повесился, но до поры повесившиеся дети Розанова в качестве повесившихся детей не интересуют. В его личной судьбе еще счет на них не пошел, а когда случится и это, Розанов будет уже и сам близок к смерти, а значит – конец философии. Умер оттого, что на эту тему не нашел бы и он, что такое написать.
Другой случай, из иностранной жизни, к тезису «католический брак умер» таков: муж жену сварил в «чане» и вроде бы даже и съел (во всяком случае, Розанов пишет: «телом ее полакомились» (РОЗАНОВ В. В. Семейный вопрос в России. Стр. 37), почему-то варил, – на дне чана нашли улики, по которым и дозналось, – в одежде и драгоценностях: сталь от женского корсета и бриллиант, крупный, из перстня, – варилось долго, перемешивалось с превосходящим необходимость усердием – раз уж и камень из оправы выбился. Мораль Розанова: вот этому бы мужу – да право развода! Правда, начинает описание ужасающего случая честным упоминанием, что и первая жена описываемой Синей Бороды также скончалась скоропостижно и при странных обстоятельствах. Любой криминалист самый средненький сразу бы сказал, что господин тот интересовался не разводами.
«Кто же не знает, что в католических землях развод не существует и что семья в них умерла, полторы тысячи лет поборовшись с постоянным внутренним самоотравлением» (Там же. Стр. 91). Не знают, видимо, только сами насельники католических стран – хоть Розанов и приводит красноречивые примеры.
Почему же мертва нормальная, здоровая, счастливая семья, даже если ее члены – главные члены, муж и жена – знают, что они связаны не только узами любви и дружбы, но и словом, данным ими перед людьми, которые еще об услышанном им выдали бумажку (перед Богом – это другое, Розанов считает, что перед Богом можно болтать о многом и много)? Это – вопрос свободы. Некоторые не представляют себе свободы без анархии, некоторые считают, что свобода – это осознанная необходимость. Давший обет свободен при произнесении его, свободен и после; не должный никому и ничего – кто знает, по своей ли воле выбрал свою вольницу, или взял просто первое, что попалось, – без выбора, без своего решения, без свободы.
– не по молодости, а с течением лет, когда жизнь уже поповорачивалась к нему слишком многими сторонами, когда уже было прожито время, за которое над жизнью можно было поразмыслить.
Софья Андреевна не была ни единомышленником, ни другом, она была венчанной женой, но в кошмарном сне не приснилось бы Толстому сесть за описания того, как было бы здорово, если бы можно было завести новые законы и ему бы, оставив постылый – но, к сожалению, это совершенно очевидно – отнюдь не УМЕРШИЙ брак, радостно сойтись в теплом и чистом союзе с более прогрессивной дамой.
Василий Розанов, старик, затрепетал и присутствовавших своим трепетом в неловкое положение поставил, из-за гадкого оттенка сцены, когда на философском собрании – для опрощения, для демонстрации покорности, для разных других целей – было собрались помыть ноги (как Ученикам Его, конечно) Зинаиде Николаевне Гиппиус.
Толстой баловал по деревне, заводил серьезных дам, где это было более принято. Все – ДО женитьбы. Жениться с надрывом не собирался. Александрина Толстая – не чья-то любовница, не растерзательница и без того растерянного человека, пусть и гения (удержавшегося, впрочем, и от «неправильных», разрушительных браков) – была старше Толстого всего на десять лет, пару-тройку детей смогла бы, может, родить, – но Толстой отказался. Потом не сокрушался, что несовершенен институт брака.
Борис Пастернак брачными законами был полностью удовлетворен. Его никто и ни в чем не ограничивал. Прекрасные законы ничего не изменили ни в его жизни, ни в жизни близких ему женщин.
…Розанов страшно убивается о судьбе незаконнорожденных детей. Их топят, душат. Он-то не утопил, не утопила и Анна Каренина, оставляли жить и при менее очевидных родителях. Сокрушается, что дальнейшая (выживших) судьба отягчена по сравнению с «законными». Вообще-то бывают разные тяготы в жизни, можно бы было начать и с более ужасающих и зависящих не только от доброй воли родной МАТЕРИ и ее системы жизненных ценностей. В пример, правда, часто приводит очень удачных и состоявшихся людей, страшно подавленных тем не менее. Как показалось Розанову – своим прожитым незаконством. Один, например, директор гимназии. Если уж был носитель такого клейма, да еще в сфере семейственных отношений – допустить носителя такого примера в воспитательную, образовательную сферу – свидетельствует только о том, что проблема эта, хоть и неприятна, как бывают неприятны некоторые другие обстоятельства жизни (просто некрасивая фамилия, например, низкий социальный или имущественный уровень семьи и пр.) – но отнюдь не фатальна. Повесилась, во всяком случае, у Розанова, не его незаконная и будто бы клейменная дочь, а в законном браке от честных родителей рожденная его падчерица.
Лев Николаевич Толстой, граф из известной семьи, не какой-нибудь лунатик князь Мышкин, спокойно женился на дочери незаконнорожденного ребенка, члена дружественной Толстым семьи, все дети выбились в люди, все сделали карьеры, жили в Петербурге – кто сенатор, кто губернатор. И все – Иславины-Исленьевы, путаница, неловкость, – но все преодолимо. Вот и Женя Пастернак к месту и не к месту объявляла, что она жена Пастернака. «Чтобы услышать: бывшая. Потом плачет и уходит». Это вот та самая зловредная половина, которым при теперешней народной власти не дают развернуться, а уж при царизме-то она бы с Суслихой потягалась бы еще как!
Но разве ее не жалко?
– трагедии, слезы, все бы смешалось в доме и у него и у Нейгауза, – а там, глядишь, пошла бы жизнь по-старому. На Суслихе жениться – ну это чересчур. Олю-ша, конечно, могла бы и взять над ним власть, тут уж чистая физиология и изученные наукой геронтологией поправки к психологическому статусу, но планов бы, конечно, не строила. Велика ли разница, Василий Васильевич, чтобы так биться?
Дело совсем в другом.
– незаконна. И Василий Розанов бьется – незаконна, мертва, преступна. Ирочка – даже не плод любви, но, отряхиваясь после расстеленного в ширину плаща, надо дать слово, имя, закон.
Пастернаком двигало другое. Придуманный и даже названный до него нравственный закон внутри нас.
«Mrs. Борис Пастернак». Жене в свое (ее) время дар такой казался дешевеньким, никчемным, она сама великодушно предложила супругу стать господином Лурье – и посмеялась, и уязвила, – за то потом выслушивала от писателей, что никаких жен писателя Пастернака Евгений они не знают, и мест в писательских вагонах выделять не будут. Когда он давал, а, жеманничая, не брали – легче и ему себя не казнить, если другая радостно подставляла ладони. Первая была пусть преступлением – на всякий грех есть милосердие, но вторая незаконной стать уж точно не могла.
Примечания
«Обеих этих женщин Розанов ценил безмерно, и это свое отношение к ним постоянно выражал вслух, гордясь ими и цитируя их слова и мнения, хотя бы и самые обыденные» (БЕНУА А. Н. Кружок Мережковских. В. В. Розанов. Стр. 188)